|
Автор: Riddle
Художник, что рисует дождь...
Он сидел в кресле, сжавшись в комок, и качался из стороны в сторону с остекленевшим взглядом. Курил. Пальцы нервно мяли сигарету, затяжка за затяжкой, пепел серыми рыхлыми столбиками падал на брюки, перепачканные красной и серой краской. Глеба била почти незаметная со стороны мелкая дрожь.
Шорох за спиной заставил его замереть на несколько мучительных секунд. Лицо мгновенно искалечила гримаса дикого ужаса. В последний месяц страх стал его сущностью, Глеб пропитался им насквозь. Он пружиной вскочил с кресла, выронив недокуренную сигарету на пол, и в панике заметался по комнате. Большими размашистыми шагами мерил комнату вдоль и поперек, бессвязно бормоча себе под нос все громче и громче. Через пол минуты он уже срывался на крик: «Я это сделал, сделал! Все!!! Она последняя, седьмая! Через два дня я закончу последнюю картину и все! И вы оставите меня в покое! Вы же обещали! Я не могу так больше, не могу!» Слезы брызнули из его глаз, и потекли по небритым, запачканным чем то красным, щекам. Ноги подкосились, он упал прямо в лужу крови рядом с Линой. Или Милой? Он не помнил точно ее имя, да это уже было и неважно. Её большие черные глаза сейчас казались двумя подернутыми дымкой тумана омутами в тени пушистых ресниц. На ее одежде не было видно крови, лишь алый цвет платья стал чуть сочнее на груди. Глеб смотрел на стройное долгое тело девушки, и, беззвучно плача, шептал: «Прости. Прости. Прости меня. Так надо. По другому никак. Прости».
Истерика постепенно сходила на нет, страх сползал к тому уровню, который Глеб уже научился выносить, возвращалась ясность сознания, и леденящее чувство неизбежности заставило его подняться с пола. Он собрал немного еще теплой красной жидкости в прозрачную склянку, и поставил ее рядом с мольбертом. Затем упаковал тело в большой пластиковый мешок и стер с пола все следы того, что произошло здесь всего каких-нибудь час-полтора назад.
* * * * *
Звонок в дверь прервал его сон. Еле продрав глаза, Глеб удивленно вытаращился на будильник, поняв, что уже почти полдень. Он проспал тринадцать часов. Да, давно ты столько не спал, подумал он. Уже больше месяца он не мог спать, потому что ОНИ приходили каждую ночь, иногда на закате, иногда глубокой ночью, а иногда и ближе к рассвету. В эти часы Глеб, забившись в угол, боялся не то, что спать, он боялся даже дышать.
Взяв валявшиеся рядом брюки, он удручено посмотрел на перепачканную кровью и краской ткань, и засунул их поглубже под кровать. Одевшись в чистое, наконец, он побрел открывать дверь, так как звонок звонил как сумасшедший без остановки.
- Ты что, еще спишь что ли, - раздраженно спросила Инга своим противным писклявым голоском, не входя, а буквально влетая ураганом в комнату, - хмм, выставка через два дня, а он спит до двенадцати!
Повернувшись, и увидев возмущенное ее бесцеремонностью лицо и открытый для ответной реплики рот, она резко продолжила:
- Не имеешь право, у тебя контракт, ты забыл? Три серии по 7 картин. Выставка послезавтра в пять! А ты еще не закончил! Это последняя, я надеюсь? – кивнула она головой на прикрытый алой тканью мольберт, перебирая и рассматривая несколько стоящих у стены готовых для упаковки и перевозки работ.
- Хмм, и кого только прельщает такая чушь? Пейзажики у тебя какие то мрачные в последней серии. И дождь везде. Скука серая, - вздохнув, резюмировала Инга и обернулась к Глебу, - да ладно, расслабься, - пискнула она, увидев напряженное лицо, - мне то по фиг вообще, главное платят за них хорошо. А остальное меня не колышет, малюй чего хочешь. В общем, за картинами приедет машина завтра, а то мне еще нужно проконтролировать, что бы повесили правильно, и со светом ничего не напутали. Успеешь закончить, много там еще осталось, надеюсь, нет? – и Инга потянула за ткань на мольберте.
В два быстрых прыжка Глеб оказался рядом через полсекунды и оттолкнул ее в сторону от незаконченной картины:
- Еще нельзя смотреть!
- Псих! – выкрикнула она, - поаккуратнее давай. Вот не зря Лизка тебя бросила, моя сестренка быстро поняла, что за таких, как ты, замуж не выходят!
- Да что ты об этом знаешь, что ТЫ можешь знать, - прошипел Глеб побелевшими губами, зло посмотрев на нее, - и вообще, тебе вроде пора, - продолжил он спокойнее, уже взяв себя в руки.
- Да уж конечно пора, не с тобой же тут лясы попусту точить. Ладно, давай заканчивай работу, до завтра, - сказала Инга уже миролюбивым тоном в дверях.
- Сука расфуфыренная, - буркнул Глеб себе под нос, закрыв дверь, и пнув по ней ногой.
Странно, подумал он садясь в кресло, насколько же они разные, как будто и не сестры вовсе. Лиза. Он любил ее, любил безумно. Но она ушла чуть больше месяца назад, сказав ему об этом в их любимом кафе на Восточной улице. Глеб тогда продолжал сидеть за столиком в полном смятении до самого вечера. Шел проливной осенний дождь, было достаточно прохладно, но столики еще не убирали, и люди упрямо не желали идти в теплое помещение, ведь это означало согласиться с тем, что лето кончилось безвозвратно. Когда уже официанты с грохотом начали складывать промокшие зонтики и холодные деревянные лавки, собираясь закрываться, к нему подсел человек в сером пальто и шляпе. Сразу стало как то неуютно и тревожно, и Глеб не мог понять, что же в образе этого человека вызывает такие ощущения, то ли гипнотически притягивающие к себе непонятно-серого цвета большие глаза, то ли одежда, непривычная для этих мест, то ли холод, которым просто веяло от него.
- Добрый вечер, Глеб, - его голос был очень низким и завораживающим, - у меня к тебе одно очень важное дело.
Он говорил медленно, несколько лениво, что сообщало его речи особую загадочность. Светло-серые, широко раскрытые глаза не отражали даже намека на эмоции. Глеб резко, на одном дыхании почувствовал неизвестно откуда взявшуюся шаткость, словно земля неожиданно заколебалась под ногами, неуверенность в самом себе и неприятную опустошенность. Мало-помалу в его сердце стал закрадываться страх. Чего он боялся? Он не знал. Еще ничего не поняв, он понял, что вместе с этим странным человеком в этот дождливый вечер к нему пришла беда.
- Меня зовут Дмитрий Андреевич, я давно наблюдаю за тобой и твоим творчеством, ты именно тот, кто мне нужен, - говорил убаюкивающим голосом незваный гость, доставая из своего кейса пластиковую папку на веревочках. Развязывая их плавными движениями утонченных, изящных, почти женских на вид, длинных пальцев, он спокойно продолжил, - это копии очень древних рисунков, ты их нарисуешь. Нарисуешь, сверху покрыв другими картинами. Картинами, на которых напишешь дождь. А рисунки ты нарисуешь кровью семи девушек, которых тебе надо будет убить.
Наступила долгая напряженная тишина, слышно было только, как дождь монотонно долбит по крышам и асфальту да стонут под ветром деревья. Слова очень медленно доходили до сознания Глеба. Он не понимал, ну почему же ему просто не встать, и не уйти прямо сейчас, но как будто какая-то неведомая сила пригвоздила его к стулу. Вместо этого он уже рассматривал семь странных рисунков, скорее даже не рисунков, а чертежей, что-то вроде пентаграмм, смотря на которые, появлялось чувство обреченности и необъяснимой безотчетной тревоги.
Дальнейшее развитие событий он помнил плохо, помнил только, что они пили виски и о чем-то долго разговаривали, но не помнил о чем. Смутно помнил дорогу домой, дождь к тому времени уже прекратился, только ветер дул порывами, свистя в придорожных кустах. И хоть он шел быстро, все равно было очень холодно, противный холодок страха пробегал по рукам и ногам, цепляясь коготками за спину. Придя в тот вечер домой, Глеб рухнул на кровать в странном изнеможении. Но почему-то сон не шел к нему. Он судорожно напрягал затуманенный крепким виски мозг. В этот вечер случилось что то страшное – что? Неприятное состояние не отпускало. И не понять ничего, и не достучаться, не добраться было до тайного смысла смутных, неясных, бродивших в нем предчувствий и ощущений, каких-то намеков на что-то - на что? - в преддверии новых, неизведанных доселе глубин инстинктов, свершения чего-то – чего? Неясный звук заставил его нервно вздрогнуть. Глеб уставился на темные очертания сваленных грудой в дальнем углу набросков, эскизов и подрамников. До старой кучи у него никак не доходили руки, и иногда он даже не мог вспомнить, что за работы там валяются. Через минуту тот же звук раздался ясно и теперь уже ближе: «Убей! Убей! Нарисуй! Убей!». Сердце забилось так сильно, что он опустился на пол и долго слушал завывания ветра за окном в надежде, что это показалось ему, не решаясь ни подняться, ни даже шевельнуться. Он не скоро пришел в себя, очень не скоро. И в течение остального времени до восхода его томил такой страх, что от малейшего шороха дыхание прерывалось, и сердце билось как бешенное где-то в животе. К утру Глеб дошел до состояния настоящего нервного истощения и забылся тревожным сном на весь день.
Проснулся он на закате. Открыв глаза, с трудом попытался осмыслить произошедшее вчера. Он сошел с ума, нарезался до белухи или просто соприкоснулся с другим миром, о существовании которого всегда подозревал, но которого до сих пор никогда не ощущал в реальности? А может, это ему приснилось? Нет, не приснилось, подумал он, увидев лежащую на краю кровати серую папку на веревочках. Что же было действительно реально? И тут же ОНИ развеяли все его сомнения. Голоса раздались как будто сразу со всех сторон «Убей! Рисуй!» Глеб вскочил как ужаленный с кровати, озираясь по сторонам. Безотчетный страх перед незримым, боязнь неизвестного, которое притаилось за видимой жизнью, страх за свою жизнь сдавил горло липкими холодными пальцами. Дикая судорога души, называемая ужасом, скрутила его и бросила на ковер. Голоса не смолкали, они твердили и твердили о том, что нужно сделать….. И так каждую ночь. Пока он не сделал то, что они требовали от него.
Он не подозревал, что способен на убийство. Да и кто всерьез будет предполагать в себе такую возможность? Бывает, конечно, но редко. Достоевского с его болезненными теориями и бредовыми идеями Глеб не любил. Он постарался отогнать эти мрачные воспоминания, но это было практически невозможно. Сейчас ему остался только один пейзаж. Последний. Одним рывком он сдернул ткань с мольберта и посмотрел на бешеный танец алого на белом. Кровавые штрихи, тонкие, четкие, как адские бесенята плясали на девственной белизне листа, составляя пятиконечную звезду, обведенную двумя окружностями с неизвестно что значащими символами внутри.
Выставка завтра, подумал он с грустью. А ведь это была его мечта. Сколько лет он добивался этого момента, а увидев свои имя и фамилию крупными буквами на огромном полотне, чуть не заплакал в голос, как ребенок. Он всегда работал ради этого истово, яростно, отчаянно, иногда сутками напролет, и его удивительные картины, созданные необычностью фантазии и странностью восприятия останавливали и приковывали внимание даже тех, кто совершенно ничего не понимал в живописи. Лиза поздравила его тогда, они отметили это в самом лучшем ресторане города. Дааа, а ведь прошло совсем немного времени. Как же все изменилось…
* * * * *
- Ну где же ты ходишь? - она налетела на него в дверях с недовольным видом, хватая его под руку и почти таща к центру выставочного зала, - уже всё в разгаре, журналисты ждут интервью, боже, уже половина картин куплена, последняя серия с дождем вся, ты представляешь, вся! Одним человеком! Боже, какие комиссионные, - не унималась никак Инга, попутно раздавая свои лицемерные улыбки направо и налево, - а ты где был то? Кстати, тебе Лиза не звонила, что-то она пропала куда-то? С тобой все нормально? Телефон выключил, осунувшийся вон весь? – и тут же продолжила, не дожидаясь ответа, - так, давай, первое интервью с журналистом из «Галереи», вон он с бабочкой, высокий, а я пойду в бар схожу, фуууух, устала уже, - и, подтолкнув его слегка вперед, скрылась в толпе ценителей искусства.
Но Глеб вместо этого развернулся по направлению к выходу. Он шел сюда с намерением почувствовать свой успех, увидеть его, но чувствовал, что не может находиться здесь, среди этих картин. Ему казалось, что со стен на него смотрят не дождливые пейзажи, а кровавые рисунки под ними, прожигая картины насквозь и плавя его душу. Убыстряя шаг, он хотел как можно быстрее уйти, убежать отсюда, быстрее, еще быстрее, по ступеням художественной галереи вниз, бегом, еще быстрее, через ряды машин тех, кто приехал посмотреть на его картины, его искусство. Его искусство… Искусство… Слезы потекли по небритому, осунувшемуся лицу. Бегом, бегом отсюда, еще быстрее. Свет фар внезапно вылетевшей из-за угла машины ослепил его влажные глаза.
- Какое звездное небо, - прошептал он еле слышно одними губами. Его тело осталось лежать в слабом свете быстро удаляющихся фонарей черной машины и безучастно смотрящих вниз звезд. Дождя сегодня не было.
* * * * *
В это время в квартиру Глеба зашли двое, открыв дверь ключом. Спокойными, выверенными движениями профессионалов сняли со стен множество небольших динамиков, которые оплетали квартиру незримой для глаз паутиной. Один из них, невысокий юркий брюнет набрал телефонный номер:
- Все готово Дмитрий Андреевич.
- Хорошо, - коротко ответил он на другом конце почти нараспев своим низким, завораживающим голосом.
Дмитрий Андреевич положил телефон на дубовый резной стол ручной работы и обернулся к человеку, сидящему в кресле. Родство между ними угадывалась сразу, мужчина был высокий с изящными руками и его светло-серые глаза гипнотически притягивали взгляд.
- Отец, все готово! У нас есть все. Пентаграммы, нарисованные кровью невинных девушек, покрытые слезами неба, написанными той же рукой. Рукой, не ведающей цели происходящего. У нас есть сердце, которое он любил для последнего жертвоприношения. Его девушка, Лиза, в подвале, и её уже подготовили так, как того требует древнее писание, - его голос даже сейчас выдавал ликование еле-еле заметными нотками, - все готово, отец. Мы можем приступать к ритуалу и, наконец, миром будет править тот, кто должен. Глупые люди называют его Злом, воплощением ада. Ха, жалкие людишки! Но наш род боролся чтобы это случилось столько веков не зря, у НАС все получится! И это все благодаря тому, что люди так всего боятся!
- Черной тенью страх всегда кружил над человечеством, изменяя только роли и сюжеты, - человек в кресле злобно ухмыльнулся, - Страх оказывает на много большее влияние на них, чем это может показаться на первый взгляд. Он как ядовитый вирус разьедает все их внутренности, оставляя лишь дрожащую оболочку, которой можно управлять одним мизинцем. Ну или парой слов из невидимых динамиков. Дааа, страх – указатель истинности желаний человека. А самое главное желание - жить. Жить спокойно. И человек пойдет на многое ради этого желания. Очень на многое… Сегодня, Дима, сегодня, - он встал и направился к двери мерной походкой победителя, - мы сделаем это сегодня. Сын, собирай всех. Время пришло.
* * * * *
Пусто было в квартире Глеба. Солнечное утро вливалось в окно желтовато-прозрачным сиропом, выхватывая из воздуха и закручивая в танце мельчайшие пылинки. Свет проникал в самые дальние уголки мастерской, освещая нетронутую постель, мольберт, лежащую на краю стола палитру и даже старую кучу заброшенных подрамников, эскизов и набросков, к которым добавился еще один, прикрытый алой тканью холст, на что, конечно же, никто не мог обратить внимание. С одной стороны ткань сползла, и был виден край графического рисунка, сделанного чем-то темно-красным.
Написать комментарий
|
ты всё правильно поняла!
Образный, заг...
Рассказы 
Комментарии
еня зовут Дмитрий Андреевич, я давно наблюдаю за тобой и твоим творчеством, ты именно тот, кто мне нужен, - говорил убаюкивающим голосом незваный гость, доставая из своего кейса пластиковую папку на веревочках. Развязывая их плавными движениями утонченных, изящных, почти женских на вид, длинных пальцев, он спокойно продолжил, - это копии очень древних рисунков, ты их нарисуешь. Нарисуешь, сверху покрыв другими картинами. Картинами, на которых напишешь дождь. А рисунки ты нарисуешь кровью семи девушек, которых тебе надо будет убить.
Разговор двух идиотов? Вот сидит человек в кафе, пьет кофе, к нему подходит другой и говорит: Здрасьте. Я ПУпкин. Вам срочно нужно порешить семь человек, а мы убьем вашу жену. Когда сможете приступить?
Первая мысль: Кто из нас дебил Я или он? Далее, кофе в морду и уважаемый Пупкин а не пойти ли вам нахуй?
Но в общем может чего я не разглядел?! Поставлю четыре.
Сразу скажу, что сегодня я поставил "четыре", но по больше части исключительно за язык рассказа. Он у Вас как и прежде на высоте. Что же до изложенной истории...
Вы зацепили очень неплохую и небезынтересную тему, в сущности один из самых мощных и распространенны х мировых сюжетов - о договоре с дьяволом. Но вот то ли от того, что Вы в своем творчестве скорее спринтер, а не стайер и бег на длинные дистанции не для Вас, то ли еще по какой причине, но рассказ у Вас, мне кажется, не вышел. Извините. По одной причине: он выглядит сырым конспектом, заявкой на нечто большее. Короче, потенциально он тянет на роман, потому что в нем огромное количество сюжетных линий и мотивов, которые в большинстве своем остаются безо всякого разрешения. Рассказ выглядит клубком с тут и там разорванными нитями, кое-как смотанными в подобие цельности. Вы чересчур скупо дозируете сюжетно значимую информацию, постоянно заставляя читателя строить догадки, но не подавая ему для этого пищи в деталях. С учетом невнятных мотивировок в акциях персонажей к тексту напрашивается целая серия вопросов. Почему он так по-видимому легко пошел на соглашение? А на каких условиях? Какое отношение к этому имеет Лиза (и почему бы не установить эту связь)? Есть ли переклички между Лизой и Линой (уже по созвучию, это можно было бы и устроить)? Почему после убийства он маниакально шепчет "мне так надо" (ясно, что затем, чтобы написать картину, но почему все-таки)? Где подробности об этой тайно-злокозненной организации, проникающей в дома, устанавливающей динамики (кстати, финальные речи про вселенский страх выглядят крайне неубедительно, потому что по тексту не было явлено ни одной демонстрации силы)? Почему Дмитрий Андреевич наблюдает за его творчеством? Почему именно за ним? А почему он просит написать поверх пентаграмм именно дождь? А почему бы не добавить пару-тройку эпизодов или хотя бы сообщений об этом наблюдении/слежении, доводящем героя до параноидальной паники? А если он не согласится - что будет? А почему бы ему и не отказаться (для начала), чтобы дать возможность заказчику предъявить свои "весомые аргументы" (это я к тому, что у героя, чтобы пойти на тако договор о серийных убийствах, должно быть нечто, что ему дорого настолько, что он не может рисковать это потерять в случае отказа и, чаще всего, это не только и не столько бренная жизнь героя, т. е. то, что стоит защищать во что бы то ни стало; может быть, это все-таки Лиза; кстати, а почему она от него ушла, может уже были предпосылки в его творчестве, например; или Андреич и Компания имеют на нее влияние; больше того - а что если вообще сделать "человека, сидящего в кресле" ее отцом: поверьте, такой ход просто мощно преобразил бы содержательност ь текста, добавив немалой остроты)? Вот выставка произошла, а что потом? А как это все, начиная с "творчества", переживает главный герой, неужели с ним не происходят необратимые изменения, особенно с учетом того, какие знаки он на самом деле пишет в качестве грунтовки, т. е. вторым дном? А как он убивал, как с ними знакомился и где, (а может быть, как тать, преследовал в ночи), замирало ли его сердце от сознания, что ему предстоит сделать, что с его сердцем произошло с первого убийства до последнего? Как он вообще их выбирал? По каким критериям (может, как парфюмер, искал девственниц, тогда - как определял, как следил)? А что если на картины, в струях дождя поместить портреты убитых им девушек, а потом эти портреты мистически оживить и, таким образом, привести их к нему? Что тогда произойдет (я сейчас вовсе не на секс намекаю)? Почему Инга совсем не задается вопросом о причинах внезапного успеха выставки? Кем и с кем заключен контракт на выставку, кто, так сказать контрагент? Имеет ли Инга хоть какое-то отношение к договору Глеба с Дмитрием Андреевичем (а могла бы, ведь не хлопала в ладоши от связи сестры с главным героем)? А что если она тоже в этой организации состоит (почему бы и нет, представляете как все изменится)? А что это за набросок появляется в финале, что на нем изображено, кто его автор, в чем его сюжетное назначение? Ну, и так далее...
Словом, Вы видите, сколько возможностей скрывает Ваш рассказ даже при мало-мальской попытке найти ответы на эти вопросы и воплотить их в текст? Если отнестись к этому серьезно, то все это неизбежно приведет к значительному расширению содержания, увеличению объема, смене жанра и повышению аттрактивности текста в глазах читателя. По-моему, Вы пошли по пути наименьшего сопротивления, когда, например, просто и незатейливо убили Глеба, отправив под машину. А напрасно. Почему бы не развить тему сопротивления наступающему мраку, пособником которого он же сам и выступил? Совсем не обязательно при этом заканчивать все хэппи-эндом, героя, если уж очень хочется, можно и устранить, но... попозже, пусть он погибнет в борьбе (или в петле, например, после встреч с ожившими девушками). В противном случае Ваш рассказ беспросветно мрачен не потому что герой гибнет, а потому что слишком безволен, и даже дождь не спасает (кстати, а почему бы не развить и не акцентировать мистический аспект дождя?). Мне как читателю для сочувствия не хватает четко расставленных знаков, прописанных причин и мотивировок, потому что, грубо говоря, следить за действиями овоща не интересно. Было бы хорошо и нарративно грамотно, если бы в экспозиции текста Вы дали максимум деталей о его положении и обстоятельствах , пользуясь которыми заказчик загнал бы героя в угол и тот был бы вынужден (чувствуете разницу?) согласиться. Таким образом Вы решили бы сразу несколько проблем: 1) обеспечили бы читательское сочувствие к герою, потому что тогда бы он, если бы и делал это все, то делал с сопротивлением, с преодолением совести хотя бы (а это уже мощнейший конфликт), 2) резко добавили интереса, т. е. того эффекта, который Стивен Кинг в романе "Мизери" обозначил словом the gotta, т. е. когда читатель ерзает от нетерпения "ну что же там, что же там дальше?!", 3) развили рассказ до неплохого романа. Да, это потребует немалых сил, но ужели не стоит рискнуть и попытаться?
Наверное, Вам, Riddle, это все и в голову не приходило и, улыбнувшись (надеюсь), Вы скажете, мол, да ну Вас, Чарский, с Вашими заморочками... Возможно я увлекся (воображение, знаете ли такое, шо тока спичку брось), но мне, ей-богу, досадно, что, обладая талантом, Вы довольствуетесь полумерами и публикуете рассказ с целым букетом нереализованных возможностей. И вот хотите верьте, хотите нет, но в любом издательстве за такой рассказ Вам сказали бы то же самое (ну или что-то вроде этого), а то и вовсе отклонили текст без объяснения причин, ведь там, как известно, рукописи не возвращаются и не рецензируются.
С уважением, ПЧ.
Такое пояснение на полях, для собравшихся здесь извращенцев и озабоченных...
Во всем остальном почему бы и нет: эротический потенциал такой гипотетической сцены в романе совсем не исключается.
Больше того, вот сейчас придет Riddle, прочтет и скажет: ну Чарский точно извращенец озабоченный. Это ж надо было так рассказ извратить
Вот я и нашелся...
Эээ... В сложившейся ситуации, хочу внести некоторые разъяснения. Дело видите ли в том, что добрая Риддл дала мне все права на свои рассказы, которые я, в порядке очереди, тягаю с ее блога, опираясь исключительно на свой вкус.)))
Этот рассказ, как раз из ранних. Взят был мною, в том первозданном виде, в котором был опубликован давным-давно. Так, что у автора, совершенно не было возможности, учесть Ваши предыдущие, критические замечания)))
Надеюсь мое объяснение сменит Ваш"гнев" на "милость")))) и Вы пожалеете двух несчастных женщин, которые с улыбой на устах, просят у Вас пощады)))
Однако "разъяснения" вполне доступны и доходчивы.
Так шо...
Понял.
Отстал.
И впредь - типун мне на язык
Поберегите свой язык,Павел, нам без него уже никак!))))
Для себя вычитал интересную мысль. Вот я сижу тут тупые комменты пишу, а в это время... Неизвестный мне художник Глеб спасает все мироздание. Спрятав одну картину от сил зла.
Вот только из рассказа осталось не понятно. Как так силы зла, затратив столько усилий, лаханулись с последней картиной? Тем более, что из текста вроде следует и микрофоны в мастерской установлены, и энергетику картины заинтересованны е лица чувствуют. А вот поди ж ты... В завершающем комплекте подлога не почувствовали.
Пожалуй соглашусь, что это всего лишь набросок некоего Мрачного Эпического Полотна.
За мрачность и беспросветность больше одного обычно не ставлю.
Тут пожалуй сделаю исключение за слог и знание, что Автор умеет писать не только черным.
Три.
Он предпочитает пользоваться благами и достижениями мира, который собирается уничтожить, нежели средневековыми фокусами. И дьявол может быть склонен к облегчению своей жизни разными милыми безделушками.
RSS лента комментариев этой записи