|
Автор: Мари Пяткина
ПЛОДЫ ДЕЯНИЙ
Гугенот Карла ІХ
Он опасался увидать монарха в постели, задыхающегося, с окровавленным платком у лица, а обнаружил полностью одетого и словно встречающего доктора у тяжёлой, золочёной двери собственных покоев. Если короли встречают лекарей…
- Сир… - Паре, придерживая чемоданчик, склонился в низком придворном поклоне, до сих пор скверно освоенном и оттого неловком. – Вы приказали явиться?
- Да, я звал, - отрывисто бросил Карл.
Он пристально, странно глядел на Паре, то снимая, то надевая на худую, прозрачную, унизанную перстнями руку, блохоловку соболиного меха, с золотой, соболиной же головой и лапками. В глазах блохоловки кровавыми каплями блестели рубины.
Паре внимательно посмотрел на монарха, пытаясь угадать причину спешного вызова, ради которого пришлось подняться с постели. Намедни измотанный доктор долго оперировал раненого бандитами адмирала Колиньи, а теперь, вероятно, придётся отменить запланированное на утро удаление мочевых камней.
- Вы ощущаете приближение припадка, сир? – спросил Паре и снова поклонился.
Измождённый, склонный к истерикам Карл, страдал легочными кровотечениями. Он и сейчас дышал тяжело и шумно. Небольшие, карие королевские глазки бегали по сторонам, но изнуряющего приступа кашля, синевы вокруг рта и носа не было. Возможно, король предавался излишествам на праздновании свадьбы сестры, и теперь всего лишь нуждается в слабительном?
- Мэтр, пройдёмте за мной, - король круто развернулся на каблуках и зашагал вглубь покоев.
Паре поспешил следом, глядя на августейшую спину в атласном дублете, с модным стоячим воротом, с пуфами на рукавах, и недоумевал, что же, всё-таки, случилось? Кроме него и короля в покоях не было ни души, что тоже казалось странным.
Карл распахнул дверь собственной спальни, прошёл вперёд и резко остановился у широкого королевского ложа, белеющего в полутьме под шёлковым балдахином.
- Мэтр, - звенящим голосом произнёс король, - я вам приказываю! Лезьте! Под! Кровать!
- Что, сир? – опешил Паре.
- Я приказываю вам немедленно залезть под эту кровать, - повторил король, - и находиться там, пока я не позову. Вы поняли своего короля?
У монархов свои причуды. Чувствуя себе до нелепости глупо, немолодой уже человек, королевский лечащий врач Амбруаз Паре, лейб-доктор Отеля-Дье, опустился на четвереньки, затем лёг ничком и заполз в жаркую тьму и запах пудры.
Вслед ему пинком ноги отправилась небольшая шёлковая подушка, после чего громко хлопнула дверь, и ключ повернулся в замке – клац, клац.
Растерянный Паре, запертый в королевской спальне, остался путаться в догадках.
Он прислушался к тишине, отодвинул в сторону нашедшуюся под королевским ложем туфлю, вышитый парчовый рукав, устроил свой чемоданчик и кое-как устроился сам, между фарфоровой ночной вазой и ножкой кровати. Горестно вздохнув, Паре завозился на жёстком паркете. Вскоре решив, что рано или поздно всё прояснится и нечего выдумывать лишнее, пригладил рукой длинную бороду и сложил для молитвы руки.
Где-то в мире ином, далеко-далёко, еле-слышно, словно слабый отголосок беды, не смеющей громко стучаться в тихую, пахнущую пудрой и камфарой королевскую спальню, ударил полночный набат.
Наступило двадцать четвёртое августа тысяча пятьсот семьдесят второго года от Рождества Христова.
1. Армейский цирюльник.
- Несите сюда! Кладите справа, у стены!
Тощий и нескладный, длинноносый юноша в небольшом шапероне, сдвинутом на затылок, в окровавленном фартуке поверх чёрного суконного сюрко, горестно заламывал руки. Земля под его ногами была усеяна чёрно-бордовыми пятнами. Алым был грубо-сколоченный стол, помощник едва успевал обмывать доски из ведра, как приносили нового человека, обречённого на смерть. Кое-где кровь собиралась в лужицы – скользкая земля не успевала впитывать щедрое человеческое подношение. Повсюду валялись инструменты, куски кровавого и чистого полотна, а в тазу, у самого выхода, вывороченная застывшая ступня, ещё несколько часов назад успешно служившая своему господину, кисть руки с согнутыми пальцами, и, почти целая нога в разорванном чулке, даже с туфлёй. За последние часы армейским цирюльникам не раз пришлось отнимать отслужившие части чужих тел.
Кричащий отовсюду, наполненный болью и стонами воздух, был пропитан густым, сытым запахом сырого и жареного человеческого мяса.
- Иисусе, смилуйся над нами! Сколько раненных! Проклятье на Габсбургов! - пробормотал юноша, и тут же осёкся, подумав, что у имперцев, которые тому же Богу молятся, вероятно, дела обстоят не лучше.
- Амбруаз! – крикнул усатый гвардеец, откинув полог палатки. – Полковник Монтежан спрашивает, где ты, в чём задержка?
В проёме мелькало пламя костра, у которого суетился помощник. А котёл с такой сейчас необходимой, спасительной смолой был совершенно пуст и лежал на боку.
- У меня закончилась смола, - сказал юноша, поднимая не по возрасту серьёзное, бледное лицо. – Мне больше нечем прижигать раны. Господи Иисусе, сколько раненых теперь умрёт!
- Тысяча чертей! Плевать! У Габсбургов полегло не меньше, а мы победили, утёрли Савойскому нос! А к месье Монтежану зайди поскорее, он побриться желает.
Гвардеец скрылся.
Полог не успел захлопнуться, как в палатку к цирюльнику юркнул его помощник – старый калека-солдат, однорукий и слепой на левый глаз, не способный воевать, но остававшийся в полку, чтоб за пищу и вино помогать Амбруазу.
- Ну, что прикажешь делать?
- Жалко, как жалко людей! – бормотал юноша, бессмысленно глядя в угол палатки.
- Бой кончился, а раненых всё несут… - заметил помощник.
Амбруаз молча думал, и всё тёр пальцы, с которых шариками скатывалась засохшая кровь.
- Пьер, что у нас есть? – спросил он, наконец. – Скипидар есть?
- Скипидара есть, - подумав, ответил старый солдат.- Розовая масла, что тебе от таво офицера досталась…
- Яйца?
- Лежит с пяток, - удивлённо ответил солдат.
- Вино?
- Желаешь закусить?
- Желаю сделать хоть какую-то мазь. Принеси, скорее, всё сюда.
- Это… - солдат замялся на пороге.
- Что?
- Дык всё равно перемрут, как всегда, ты б харчи поберёг, што ли?
- Неси, что сказано. И воды, руки мыть. Мне ещё полковника обрить, не может ведь месье Монтежан небритым идти в дамское общество?
Ночью Амбруаз не смог уснуть. Ворочался с боку на бок, всё порывался пойти, посмотреть на раненных, и сам себя одёргивал, убеждая, что лучше не ходить, раз ничем помочь не можешь. Умом юноша понимал, что должен отдохнуть, ведь неизвестно, сколько работы принесёт ему завтрашний день, а уставшее сверх меры тело никак не хотело слушаться и спать. Он бесконечно думал о раненых, которым не хватило смолы. Их раны остались необработанными. Всё, что он смог сделать, это наложить придуманную им самим же мазь и чистую полотняную повязку, теперь все раненные умрут от неизбежного отравления порохом.
- Господи, три дюжины человек! – шептал Амбруаз и дёргал ногой.
Он практически ощущал чужую боль собственной плотью.
- Чего возишься, цирюльник? – сонно проворчал спящий рядом Пьер.
Чтобы не мешать помощнику спать, Амбруаз перестал шевелиться, но думать перестать не мог, и без вины себя винить - тоже.
На рассвете, лишь солнце взошло, он пинками растолкал помощника и отправился осматривать вчерашних пациентов. Каково же было изумление молодого цирюльника, когда он обнаружил, что все раненные, перевязанные с мазью, хорошо отдохнули, спокойны и веселы. Их раны оказались чистыми и почти не болели. В то время, как раненные, которых он, по обычаю, обрабатывал кипящей смолой – метались в жару и бредили, а под повязками у всех без исключенья было воспаление.
Больше Паре ни разу в жизни не использовал кипящей смолы или масла для обработки якобы отравленных, пороховых ран. Результаты оказались поразительными. Вскоре о юном цирюльнике, творящем чудеса, заговорили по всей французской армии.
2. Сорбонский трибунал
Их было четверо. Сытые, откормленные господа, похожие друг на друга, словно братья. Плотные, с лоснящимися, бритыми лицами, в роскошной дворянской одежде, с толстыми золотыми цепями - знаками принадлежности к высшему медицинскому сословию. Владельцы пышных дипломов, говорящие благоглупости на латыни, с учёными степенями, с пожалованными дворянскими титулами, богатыми домами и штатами слуг. Господа, никогда не нюхавшие пороха, не видевшие крови, ибо видеть кровь – грех. Не сделавшие ни одной перевязки, не отнявшие ни одной ноги, не слышавшие криков раненых. Не вскрывавшие трупов, чтобы изучить анатомию, ведь вскрытие – грех! Господа, брезгавшие прикоснуться к ране, взять в руки скальпель. О нет! Это грязная работа, для низшего, неграмотного сословия, для плебея: цирюльника или палача.
Амбруаз стоял перед ними, как воплощённый упрёк их сытой жизни. Прямой, спокойный, собранный, с уверенным, достойным разворотом плеч, по обычаю гугенотов - в скромной шерстяной одежде чёрного цвета, застёгнутой под горло. Бородка касалась небольшого белого жабо, которое Паре надел к обычному костюму по случаю предстоящей беседы. Руки, спасшие столько жизней, сцеплены на животе. В течение нескольких часов «экзаменаторы» пытались оплевать и осмеять его практические знания, собранные годами работы при войске и в госпитале, где он был помощником по родовспоможению. Издевались над трудами, изданными за собственный счёт. О-о, как они ненавидели Паре!
- "Способ лечить огнестрельные раны, а также раны, нанесенные стрелами, копьями и др." – сказал один, сидящий справа. – Вы написали вашу книгу на вульгарном языке.
- Я не учился латыни, - спокойно ответил Паре.
- Не учившись латыни, не следует претендовать на звание доктора, - немедленно вставил второй. – Что это за научная книга, которую прочтёт любой плебей?
Паре, сын нищего ремесленника, скромно поклонился.
- Вы пишете, что раны нельзя прижигать, в то время, как веками раны лечили именно так.
- Многократным моим опытом проверено, что раны заживают лучше, если накладывать на них чистую повязку.
- Так вы успешно заживляете раны? – ехидно спросил правый господин. – Скольких раненых вы исцелили?
- Я всего лишь накладываю повязку, - ответил Амбруаз, предупреждённый о том, что его хотят обвинить в колдовстве, - а исцеляет Господь.
- Вы пишете, что ампутацию не следует проводить раскалённым ножом и опускать культю в кипящую смолу, в то время, как учёнейшие и умнейшие доктора медицины советуют проводить её именно так, чтобы остановить кровь!
- Учёные доктора не проводят ампутаций, - ответил Паре. – От обожжённых раневых тканей раненый впадает в лихорадку, которая, зачастую, и уносит его жизнь.
- Кому жить, а кому умереть, это решать лишь Господу, - фыркнул господин в кружевном жабо.
- Но врач – его смиренное орудие, - со скромным достоинством ответил Паре.
- А как же, по-вашему, с неизбежным кровотечением?
- Сосуды следует сперва прижать небольшим зажимом, а после – перевязать ниткой.
- О да! Вы пишете и об этом тоже! Ересь!
- Прошу прощения - практика…
Господа с золотыми цепями переглянулись между собой.
- "Руководство по извлечению младенцев, как живых, так и мертвых, из чрева матери" – произнёс господин с сизым крупным носом и кружевным жабо, сидящий слева. – Также ненаучное, на вульгарном языке.
- И Гиппократ писал на своём родном языке.
- Ах, да вы новый Гиппократ?!
- Я помощник по родовспоможению в женском отделении госпиталя, - с достоинством произнёс Паре.
- «Поворот младенца, лежащего поперёк утробы матери, на ножку», - прочитал из лежащей на столе книги плешивый господин с потным лбом. Сами придумали?
- Я слышал, его успешно используют в странах Востока.
- Так вы перенимаете практики язычников?!
- Я предложил этот метод родоразрешения, наблюдая за роженицами и помогая им. Ещё недавно женское отделение считалось преддверием могилы, а теперь я спасаю половину из ранее обречённых на смерть христианских матерей.
Потный учёный господин, считающий себя наиболее сведущим в родовспоможении, принялся листать акушерскую книгу Паре.
- Куда? Куда помощнику следует ввести руку?! – наконец воскликнул он и скабрезно захихикал.
Впервые за всю беседу Паре покраснел и крепче сцепил ладони.
- А как мне было писать? – тем не менее, сдержанно спросил он. – Ввести руку в «цветок любви»? В «отверзшуюся лилию»?!
- Это омерзительно, это пошло! – крикнул господин с сизым носом. – Вы не в кабаке с привычной пьяной солдатнёй!
- Есть латинский термин – «вагина», - снисходительно заметил до сих пор молчавший господин в парчовом дуплете, - Сперва изучите латынь, молодой человек, а затем пишите… ваши глупости.
Амбруазу уже давно всё было ясно, но он, зачем-то, уточнил:
- Значит, в присвоении звания доктора мне отказывают?
- Человек вашего сословия, сын ткача, не имеет права учиться в университете и не может быть доктором, как бы ни помогали ему связи с дьяволом, - бросил, словно плюнул в лицо, господин в дуплете.
- Христос, Сын Божий, считался сыном плотника, - ответил Паре. – Благодарю вас за внимание, господа.
И, поклонившись, вышел.
3. Патриот…
Армия де Гиза, теснимая герцогом Савойским, отступила, в спешке бросив лошадей и орудия, тела павших, раненых солдат и офицеров в «летучем лазарете» Паре. Повозки с провиантом и оружием, пушки, передвижной бордель – всё оказалось захвачено неприятелем. В чадном, тяжёлом воздухе, в запахе крови, горелого мяса и пороховой гари, бродили солдаты имперской армии и потрошили карманы мертвецов. Резко, страшно кричали раненные лошади, которых добивали, вспарывая глотки. Вдалеке верещали перепуганные блудницы - гвардейцы герцога щупали офицерских шлюх.
В стороне, под охраной нескольких солдат, столпились пленные французы. Кто-то стоял, переминаясь с ноги на ногу, большинство же сидело на земле.
- Потерпите, месье капитан, - говорил Паре, туго перевязывая кровоточащую рану плеча у бледного молодого офицера, - Потерпите…
Офицер сжал зубы, лоб его покрылся потом.
Двое гвардейцев подошли к пленным и что-то сказали охранявшим их солдатам.
- Эй! Кто здесь Амбрез Пере? – акцентом коверкая имя, крикнул один.
- Я… – Амбруаз спокойно встал, придерживая рукой сумку с драгоценными, лично им разработанными инструментами.
- Идёмте с нами, доктор, - доброжелательно ощерился второй гвардеец. – Для нас – честь познакомиться с вами!
- Да хранит вас Господь, месье Паре, - шепнул раненый капитан.
- И вас, сударь, - ответил доктор.
- Герцог приказал доставить вас к нему, – продолжал гвардеец, - Не бойтесь, доктор. Наш герцог – человек великодушный и щедрый.
В глубоком смятении Амбруаз был доставлен под охраной огромных гвардейцев во временную резиденцию герцога Савойского, о великодушии которого доктор имел вполне определённое представление.
Его высочество – красивый мужчина с орлиным профилем и нежным, женским цветом лица, который ещё с утра лично командовал армией, и, закованный в броню, ходил в атаку, сейчас восседал в мягчайшем кресле с высокой спинкой, в окружении своих придворных и офицеров имперской армии. В славе победителя, в парче, кружевах, и, как всегда - вооружённый. При виде Паре лицо герцога осветилось улыбкой, словно к нему поднесли свечу.
- Доктор! – воскликнул он. – Вы – мой лучший трофей!
Паре поклонился:
- Чем могу служить вашей светлости?
Филиберт Эммануэль пребывал в прекрасном расположении духа после выигранного сражения. Рядом, на столике красного дерева, стояла ваза со спелыми фруктами и отборными сладостями, нарядный лакей как раз наполнял для герцога высокий кубок венецианского стекла. Паре, всё последнее время питавшийся сухарями и солониной, опустил глаза.
- Пью за нашу победу, мой добрый доктор! – воскликнул герцог, поднимая кубок изящной, белой рукой. – Брюссель снова наш!
Паре поклонился молча. Он думал, что следует сделать с сумкой. Удобно ли будет поставить её на пол?
Несмотря на внешнюю утончённость, герцог Савойский был отважным воином, прекрасным фехтовальщиком, и… отменным кузнецом-оружейником. Паре слышал, что герцог лично ковал оружие в часы досуга.
- Налейте доктору вина! Я желаю, чтобы новый мой слуга освежился с дороги! – сказал Филиберт Эммануэль.
Амбруаз с изумлением поднял лицо на августейшую особу.
- Да-да, вы не ослышались, мой милый доктор! – герцог оживлённо улыбался. – Предлагаю поступить ко мне на службу, личным лечащим врачом и лейб-медиком моей армии. Я давно хочу организовать лечебную службу для помощи своим солдатам, сам господь вас ко мне послал.
Амбруазу показалось, что он слышит трубный глас, несущий беду. Попасть в плен к герцогу Савойскому и без того было несчастьем. Но теперь он однозначно погиб…
- Паре, я осыплю вас золотом, – продолжал тем временем герцог. - Для такого человека как вы, я сделаю всё то, что давным-давно должны были сделать, и на что плевали Валуа. Ваша слава гремит по Европе. Вы – не в плену, милый доктор, а среди горячих поклонников великого таланта. Итак, когда вы приступите к своим новым обязанностям?
Амбруаз безуспешно попытался сглотнуть сухой комок в горле и прокашлялся.
- Прошу прощения у вашей светлости. Я бесконечно тронут и польщён сделанным мне предложением, но вынужден от него отказаться.
В покое тут же воцарилась тишина, словно и не было почтительно-тихого, но оживлённого шепота среди придворных.
- Вы отказываетесь? Почему? – опешил Филиберт.
Кто-то из придворных гулко уронил костяной веер.
- Я патриот своей родины, ваша светлость, Франции, - дрожащими губами произнёс Паре. - Я не могу стать предателем.
Герцог на глазах потускнел. Он не привык к отказам от своих щедрот, потому сильно обиделся.
- Повесить, - скучным голосом приказал он.
Всю ночь Паре провёл в молитве. «Ну, вот и конец, - думал он, прислушиваясь к стуку за окошком каземата. – А сколько можно было сделать…»
На рассвете стук затих. Паре подтащил к зарешеченному окну табурет, взобрался на него, и, встав на цыпочки, выглянул. По двору бродило несколько сонных мастеровых, зловещая конструкция виселицы была построена. Амбруаз ощущал странную раздвоенность. Одна его половина шептала, что всё несделанное, несказанное, ненаписанное можно с лихвой исполнить на службе герцога, вторая же половина испытывала непонятное, неодолимое омерзение и негодовала.
- Нет, лучше смерть, - пробормотал Пере, слезая с табурета.
В коридоре раздались поспешные шаги, дверь щёлкнула задвижкой и распахнулась. В камеру стремительно вошёл имперский офицер, в наглухо застёгнутом плаще, в шлеме с опущенным забралом.
- Уже пора? – спросил Амбруаз, ощущая, как внезапно вспотели ладони.
Офицер поднял забрало, повозился, и снял шлем. Перед Паре стоял немолодой уже, незнакомый человек с густыми, завитыми усами и острой бородкой, похожий на испанца. Человек посмотрел на доктора и принялся снимать плащ.
- Что вам угодно? – растерянно пробормотал Паре.
- Доктор, - с кастильским акцентом произнёс офицер, - за углом стоит осёдланная лошадь. Надевайте этот плащ, шлем и бегите. Сумку придётся оставить.
Амбруаз за последние дни так привык к смене своего положения, что, казалось, напрочь утратил способность удивляться.
- А вы? – только спросил он, хватая из рук офицера плащ и кутаясь в него, - Как ваше имя?
- Не время для вопросов, - оборвал офицер. – В любой момент за вами могут прийти. Я постараюсь скрыться, а если не выйдет… Ну, такова господня воля.
- Единственный вопрос – почему? – воскликнул Паре, надевая шлем на голову. – Ведь вы рискуете жизнью?
- Вы спасёте ещё многих. Таких как я – тысячи, а вы – один, - пряча глаза, ответил офицер. – Бегите, доктор! Спасайте людей.
Неделю спустя весь Париж, от мала до велика, с цветами и флагами высыпал на улицы. С невиданными почестями, словно победителя, парижане встречали великого врача и патриота, Амбруаза Паре.
4. Осада Сиены.
Де Гиз успешно оборонял осаждённую крепость. Со дня на день ожидали помощи: собирался прийти с войсками и прервать блокаду сам король. Войска Империи обстреливали город из пушек, временами решаясь на приступ.
В ответ де Гиз грамотно угощал нападавших кипящей смолой и маслом, от которого люди в доспехах превращались в жаркое не хуже, чем мясо в кастрюле. К тому же, сиенским канонирам гораздо удобнее было целиться в неприятеля сверху, чем имперским, снизу.
Прекрасным солнечным утром, Анри де Гиз, в сопровождении коменданта крепости и офицеров, прогуливался у крепостной стены. Он осматривал укрепления и делал непристойные жесты в сторону герцога Савойского. Судьбе было угодно, чтобы Гиз выглянул из бойницы показать неприятелю язык в тот момент, когда в бойницу влетал тяжёлый дротик, пущенный чьей-то меткой рукой. Дротик под углом вошёл в лицо герцога, чуть ниже правого глаза. Гиз, как подкошенный, рухнул на землю.
Расстроенная свита подхватила главнокомандующего на руки и понесла в апартаменты, громко выражая огорчение и горестно вздыхая о ужасном его положении.
- Жуткая рана. Бедная Франция теряет достойного сына, - покачал головой личный доктор де Гиза. - Остаётся лишь позвать полкового священника. Боюсь, его светлость при смерти.
- Может, позвать Амбруаза Паре? – всхлипывая, предложил один из офицеров.
- Гениального цирюльника? – ухмыльнулся доктор. – Даже он не отменит господней воли!
Тем не менее, за Амбруазом послали нескольких лиц из младшего офицерского состава.
Анри І Лотарингский лежал на спине, на полу, посреди своей опочивальни. Белокожий, как все рыжеволосые, в тот момент он был бледен, словно сама смерть.
…Много лет спустя, когда ранним утром на святого Варфоломея Амбруаз вышел из королевской спальни и увидел залитый кровью, забросанный трупами его же одноверцев Париж, он спросил себя, спасал бы герцога де Гиза, если бы мог предвидеть будущее? Может, проще было дать скончаться главе Католический лиги, который во главе своих гвардейцев руководил резнёй, зверски убил раненого, неспособного сопротивляться адмирала Колиньи и выбросил из окна его труп? Ответить Амбруаз себе не смог…
Паре посмотрел на торчащий из герцогского черепа наконечник от дротика, открыл свой чемоданчик и достал кузнечные щипцы.
- Вы убьёте его! – взвизгнул личный доктор Гиза.
Амбруаз поудобнее ухватил наконечник щипцами, затем упёрся ногой в грудь его светлости, и с силой выдернул наконечник.
Августейший затылок гулко стукнул об пол.
Из раны струёй хлынула кровь.
Паре умело и быстро остановил кровотечение тугой тампонадой раны и наложил повязку.
Герцог де Гиз оказался сильным человеком, который отчаянно цеплялся за жизнь. Мозг и крупные кровеносные сосуды не были задеты, Анри Лотарингский выжил и приобрёл прозвище Рубленый, а на Паре щедрой рекой хлынули милости королевского дома Валуа.
5. Лейб-медик.
"Да простит вас, Амбруаз Паре, Господь наш Иисус Христос, принявший за грехи человеческие смерть на кресте. Я, Пий IV, властью Иисуса Христа и блаженных апостолов святого Петра и Павла, без наложения епитимьи освобождаю вас от церковного нарушения, совершенного вами: от греха прикосновения к крови, как бывшего, так и будущего, как бы часто грех не повторялся; от греха вскрытия умершего тела, как бы часто грех не повторялся. Да будете вы причастны к святым подвигам воинствующей церкви нашей. Я приобщаю вас к святым таинствам, к чистоте невинности, равной чистоте крещеного новорожденного; и да будут врата ада закрыты для вас и врата райского блаженства откроются вам после вашей смерти. Аминь"
Так писал Папа Пий IV по ходатайству своей родственницы, Екатерины Медичи, Чёрной королевы, вдовы Генриха, Амбруазу Паре, принятому в высшее сословное объединение хирургов, «Братство св. Косьмы и Дамиана».
По высочайшему королевскому указу, Сорбонский медицинский факультет, давясь чёрной желчью от злости, наградил его золочёным дипломом «За развитие медицины» и званием доктора медицинских наук. Те же господа, что презрительно называли Амбруаза «этот цирюльник», «плебей» и «сын ткача» теперь заискивали и лебезили перед ним, отчего Паре, по-прежнему скромный и сдержанный человек, всегда испытывал мучительный стыд и неловкость.
Теперь у лейб-медика Отеля Дье, в котором Паре начинал работу помощником цирюльника, лечилась вся французская знать.
Под его началом трудилось более трёх десятков докторов в Париже, его советам следовали сотни врачей по всей Франции. Новые книги, которые Амбруаз писал на французском языке, издавались за счёт казны, а старые – переиздавались.
Титулованные особы специально измышляли болезни, чтоб иметь причину вызвать модного доктора.
- Здравствуйте, монсеньёр граф! – Паре скромно поклонился пациенту. - Как здоровье госпожи графини?
- Пусть благословит вас Господь, доктор! – радостно приветствовал Амбруаза благодушный краснолицый толстяк, - Супруге значительно лучше!
- Припадки больше не повторялись?
- Слава Богу и вам – нет!
«Женская истерия происходит от переизбытка гуморов в организме и избыточности соков матки. Применять: волочение за лобковое оволосение и ставить пиявки, пока не отпадут, на шейку матки дамам. Девицам же, к истерикам склонным, одно лишь волочение, но не чаще в неделю двух раз…»
Лечение давало дивные результаты! Два лечебных волочения по полу за лобковое оволосение по постным дням, в среду и пятницу, вдобавок, одни пиявки в четверг, и склонность к истерическим припадкам у благородной нервной дамы чудесным образом проходила.
6. Утро святого Варфоломея.
«Если государь слаб и зол - он создает тиранию, если жесток - организует бойню, если распущен - устроит бордель, если жаден - сдерет с подданных шкуру, если неукротим - высосет кровь и мозг. Но самая страшная опасность - интеллектуальная непригодность государя».
Жан Боден.
В темноте королевской спальни, лёжа под кроватью, Амбруаз Паре размышлял о том, чего не видел, но желал бы изучить: о дивных тварях, что существуют на свете, изумляя людей и прославляя имя господне. Рыболюдях, рыбозверях, и прочих никогда не виданных им чудовищах.
«Взять хотя бы василиска, - думал доктор, борясь с сонливостью. – Живёт сей зверь на свете, царь змей, с головою петуха, туловищем жабы и хвостом змеи. Взглядом обращает в камень… И в книге пророка Иеремии есть, что подобны ему Халдеи, которых Бог послал для наказанья нераскаянных за нечестье... «Ибо вот, Я пошлю на вас змеев, василисков, против которых нет заговаривания, и они будут уязвлять вас…» Да, не даром страшно гибнут от яда василиска…»
Среди пациентов доктора многие страдали от сифилиса, который называли «ядом василиска». Паре тяжело вздохнул и попытался сменить положение тела.
«А враг его – грифон. Наполовину лев, орёл наполовину, с когтями острыми и белоснежными крыльями. Глаза же его подобны пламени… Благородный зверь…»
Тихая тьма королевской опочивальни берегла Амбруаза от чудовищ внешнего мира.
«А всех страшнее ибис. Птица морская, что у моря живёт, но плавать не умеет и посему пожирает дохлых рыб у берега. Последних приносит он в пищу и своим детенышам. Словно ибисы те плотоядно мыслящие люди, что в пищу потребляют смертоносные плоды деяний, да еще и детей своих, к их погибели, ими питают"
…Под утро доктор Паре забылся нервным сном и не услышал прихода короля. Проснулся лишь от августейшего хриплого голоса:
- Мэтр Паре, выходите!
Амбруаз выбрался из-под кровати и, отряхивая одежду от пыли, поднял лицо на Карла.
Король, во вчерашней одежде, глядя куда-то в сторону, безразлично произнёс:
- Вы свободны, мэтр, я вас больше не задерживаю.
С тяжёлыми предчувствиями Амбруаз покинул спальню вслед за Карлом.
Во второй, проходной комнате было пусто. В третьей же толпились люди, оттуда слышался оживлённый говор, но когда за монархом вошёл Паре, все замолчали.
У окна, вольготно опёршись о подоконник, стоял Анри де Гиз, в шёлковой белой рубахе с расстёгнутым воротом, испещрённой красными пятнами, со шпагой на боку. Он только что смеялся, улыбка до сих пор блуждала по его лицу со шрамом у правого глаза. Кроме Рубленого в комнате также находилось несколько гвардейских офицеров при оружии, с гербом герцога на плащах.
- Ах, это вы, доктор? – удивился Гиз.
Амбруаз поклонился и вопросительно посмотрел на монарха.
- Мэтр Паре ночевал у меня, - сказал король, задумчиво постукивая бледными пальцами по спинке кресла.
- Что вы говорите? – деланно удивился герцог. – И… почему же…?
- Ну, Анри… глупо отнимать жизнь у того протестанта, который может спасти многих католиков… - с улыбкой, снисходительно ответил Карл.
Герцог де Гиз пожал плечами и отвернулся к окну.
- Идите, доктор, идите! – повторил король.
- Благодарю вас, сир…
«… В пищу потребляют смертоносные плоды деяний…» - словно отголосок сна, мелькнуло в мыслях.
Паре в последний раз поклонился королю, и, под взглядами гвардейцев, вышел в коридор Лувра.
Ему ещё предстояло спасать немногих, оставшихся в живых.
П. С.
Умер Амбруаз Паре в возрасте восьмидесяти лет. Генрих Наваррский поставил ему роскошный памятник. А, покончив с династией Валуа и став королем Генрихом IV, он выполнил главное завещание Паре: издал высочайший эдикт об учреждении медицинской службы во французской армии, с оказанием обязательной помощи раненым на поле боя. Следствием королевского указа был резкий моральный подъем боевого духа французских солдат, которые шли на битву и знали, что в случае беды их обязательно ждет в тылу палатка военного хирурга.
Написать комментарий
|
А то с... В смысле 
Молодая женщина, как говорится, все ...
:выходно...
Рассказы 
Комментарии
Понравилось, словно
истерическийисторическийромансроман. Девять. БАл за то, что уже публиковался на Я плакал и еще кое где. Люблю новое.хромироватьгуглить такой животрепещущий момент, как таскание по полу)))Якубик А. в книге "Истерия" пишет, что "При судорожных припадках лечебная тактика А. Паре была бесцеремонной и даже грубой, например волочение по земле за волосы или за лобковое оволосение. Кроме того, замужним женщинам он рекомендовал частые половые сношения, а девицам— прогулки, танцы и верховую езду."
Не плохие советы давал Паре, если даже Крыса нашего о-р-ригинально удивило )))
--------
+10
ЗЫ: Мари, пока читала, нашла одну очепяточку и решила поработать внештатным корректировщико м))) А после прочтения еле-еле отыскала эту "блоху"!!
"Дротик вод углом вошёл в лицо герцога, чуть ниже правого глаза."(с)
Нет повести печальнее на сете,
Чем повесть о минете в туалете.
Да, кстати, а к чему эта присказка была?)))
Миньеты же наверняка в те времена печальны были из-за несоблюдения личной гигиены. Мыться было не модно. Представьте себе тот миньет.
Сами по себе пиявки - бббррррр!! А на шейку вообще садо-мазо какое-то... Хуже волочения)))
Поражаюсь и восхищаюсь твоей смелости браться за такие исторические материалы, но талант, от него никаким "волочением" не избавишься)))) и ничем его не препарируешь))) и слава Богу!
гы)) про волочение по земле за волосы или за лобковое оволосение интересно было узнать, а я еще и про блохоловку оказывается ничего не знала))) оказывается, что "блохоловка представляла собой небольшую коробочку с прорезями, которую дворяне носили на теле для борьбы с блохами и другими вредными насекомыми. В то время даже высшие круги общества редко мыли тело с головы до ног и принимали ванны, поскольку часто мыться считалось вредным для здоровья. Для скрепления волос в причудливые прически дамы использовали бараний жир, что способствовало размножению блох."
капец! я в шоке!
Продолжим цитировать:
"Внутрь закручивающихся блохоловок в качестве приманки для насекомых клали небольшой кусочек ткани, пропитанный мёдом, кровью, смолой или душистыми веществами. Заползшее внутрь насекомое прилипало к приманке. Такие блохоловки носили под одеждой, париками, накладными волосами или в декольте.
Для борьбы с блохами использовался также блошиный мех, который вошёл в моду в позднее Средневековье. Известно, что блохи любят тонкошерстный мех, поэтому дворяне часто использовали в одежде мех горностая, соболя, лесного хорька или куницы для приманки на него блох."
Валюш, во время волочения состояние может возобновиться)) )
Эээээх... (горестно так)
Мари, ты здорово пишешь!
А ведь на самом деле интереснейшая тема-исторические рассказы!
RSS лента комментариев этой записи