|
Автор: Натализа
Автор: Андрей Фем
ТАМ, ГДЕ СЧАСТЬЕ
(соавторский Натализа - Андрей Фем)
Люба, как обычно, проснулась незадолго до гимна. Как же не хочется вставать! Но надо. Кто, если не она? Положиться на мужа? На него положишься, да, где полежишь, там и встанешь.
Открыла глаза, похлопала ресницами. Сквозь плотные шторы свет не пробивался. Только на стенах рядом с окном – белые полосы от уличных фонарей. Но они-то и помогли Любе не упасть, когда плелась на непослушных со сна ногах в кухню, обходя раскладушку со спящим сыном и наступая на его носки, которые он упрямо бросал рядом на ковер. Закрыла за собой дверь и включила свет. Зажгла газ. И перед тем, как поставить чайник на огонь, отхлебнула пару глотков прямо из носика. Крутанула ручку на приемнике.
– Союз нерушимый…! – от всей своей широкой электрической души заорало радио.
Люба вздрогнула, чуть не уронила чайник, облилась и выдернула «крикуна» из розетки.
– Ну, мам! – раздался голос из зала. – Полчаса еще спать можно было! Вечно ты…
Это сынуля. Пашка. Федор ничего не сказал и не скажет, ему самому вставать через пять минут.
Она включила воду и, пока чистила зубы, подумала о том, что комнаты нужно все же две. Вспомнила, как закусывала одеяло, чтобы не разбудить двухлетнего Павлика, когда Федор приставал с ласками. Сынишка и не понял бы ничего, но стыдно-то как! А уж если соседи услышат? Люба вживую представляла, как бабка Тимофеевна со стаканом в руках прислонялась к стене, слушала и осуждающе цокала языком. И стакан не нужен, в общем-то, с такими картонными стенами. И сейчас Пашка рядом. А ему уже скоро четырнадцать. Спит или не спит – даже проверять не надо. Мог спать, и мог проснуться в любую минуту. Он бы ничего не сказал – воспитан, слава Богу, как надо. Но это еще более стыдно. Ладно, решится и эта проблема. Когда-нибудь подойдет очередь на расширение. Или Паша вырастет, уйдет в армию, останутся они с Федором вдвоем. А время-то летит… Ей сейчас тридцать три. А годиков через пять, наверное, и не захочется.
Выходя из ванной, в дверях столкнулась с мужем, а он, шельмец, словно специально, не стал дожидаться, протиснулся в проем, провезя по ее животу своим. И обнял, прижимаясь крепким телом.
– Да ну тебя! – зашипела Люба, улыбаясь.
Федор коротко хохотнул и отпустил.
Она прошла в кухню, открыла холодильник и начала вынимать оттуда сыр, масло, колбасу. Поставила на стол треугольник молока – сама она кофе терпеть не могла, а с молоком так и ничего. Порезала батон, заговорщицки улыбаясь, вытащила из верхнего навесного шкафа желтую жестяную банку и села ждать Федора.
– Доброе утро! – прогрохотал он приглушенным басом.
– Доброе утро, – улыбнулась Люба – Садись завтракать.
– Ух, ты! Кофе! Индийское! Где взяла? – Крепкие пальцы открыли крышку, содрали фольгу.
Сюрприз получился. Муж обрадовался, и Любе самой стало приятно. Чайная ложка окунулась в банку, зачерпнула с верхом порошка, потом зависла над банкой и экономно стряхнула лишнее. Кофе упал в чашку, вода окрасилась в коричневый цвет. По кухне поплыл редкий в этой квартире запах.
– Ха! Где взяла! Там больше нету! Главное – знать, куда прибежать, где постоять, и что первым выбрать. В Елисеевском вчера давали. К банке кофе в нагрузку две пачки сахара. Без малого пять рублей баночка обошлась! …Ты ругаться не будешь? Я две купила.
– Какой ругаться?! Что, не заработаем, что ли? Твоя тринадцатая, нам скоро тоже дадут. За ноябрь премию насчитали неплохую. В декабре у нас тоже перевыполнение идет. А вот кофейку, да с утра! Не у каждого есть! – Федор, зажмурив глаза, вдохнул кофейный аромат. – Прелесть!
По коридору зашлепали босые ступни.
– Привет мам-пап! Ух, ты! Кофе! – повторил слова отца Павел. Даже интонации те же. – Пап, ты кружку не убирай? Я хочу из твоей, большой, попить. Можно?
– Так у меня еще почти половина! – деланно возмутился Федор.
– Так и я еще не сел и не отнимаю. У тебя есть десять минут.
– Вот так, мать. Хорошо еще у нас обувь разного размера!
Люба смотрела на своих мужчин и улыбалась. Для них это все. Для них она встает ни свет, ни заря. Для них выбегает из дома за два часа до работы, для них приходит позже всех. Федор хмыкает только, но с удовольствием носит финский пуховик. А у Пашки от джинсов как глаза загорелись неделю назад, так и не тухнут. И не фирма вроде. Какой-то «Авис». Не «Монтана». «Монтаны» ей не досталось. Кончилась человек за двадцать. Кстати, чего она тогда встала в эту очередь? Чувствовала же, что не достанется! Надо было сразу бежать за «Ависом». Потеряла полчаса. Но не обиделась. Все наука. А за уроки, которые в школах не преподают, платить приходится временем.
Зато она теперь сама может учить. Достаточно встать у входа в ГУМ, посмотреть вокруг и сразу станет видно, где и что дают. Она нутром чуяла напряжение, которое скапливается у павильона, в котором будет выкидываться дефицит. И через пару минут знала, куда бежать, а возле чего просто поотираться, потому что время не пришло еще. Руки бывали исписаны номерами чуть ли не до локтей. Высшим пилотажем был день на прошлой неделе, когда она купила себе финские сапоги на «манке», Федору свитер из ангорки, Павлу кроссовки и еще сверх покупок записалась на югославскую спальню в мебельном за Кузнецким мостом. Вот сегодня не забыть бы в полдевятого отметиться. Хотя, зачем ей этот гарнитур? Его и ставить-то некуда. Разве что стенки Федор раздвинет. Но если дают, надо брать. Когда он уже есть, его можно на что угодно поменять. Хотя никто ничего пока не дал. И не даст. Все нужно брать. А иногда и рвать с мясом, с кровью. А что делать? Не мы такие, жизнь такая. Хочешь жить – умей вертеться.
До метро четыре остановке на автобусе. Время семь утра, а народу тьма. Подошел, вздыхая, словно жалуясь на свою судьбу, старенький ЛиАЗ. Люба почти вежливо отодвинула плечом мужика. Тот смирился со своей участью и вошел в салон после нее. Звякнул пятак в кассе, после пары оборотов вылез билет.
Для ЛиАЗа не по фигуре столько пассажиров. Или он должен быть, как минимум, вдвое больше. Тем, кто сидит, еще ничего, а вот стоящим – несладко, на каждом повороте швыряет туда-сюда. Когда Люба втиснулась в салон, все сиденья уже были заняты, оставалось уцепиться за верхний поручень и время от времени падать на соседа слева. Что ж, как-нибудь выстоять бы весь недолгий путь. Чтобы не было так тоскливо, Люба стала представлять, как бы смотрелся ее будущий гарнитур в будущей же квартире, когда подойдет их очередь на расширение. Эта мысль приятно согрела, и она даже улыбнулась.
Впереди огромный парень как-то странно прижимался к опрятной старушке, мирно дремавшей на крайнем у прохода сиденье. И, когда автобус качнулся, рука парня нырнула в карман драпового пальто, что-то оттуда вынула, и тут же запрятала во внутренний карман своего пиджака.
«Поди, тоже едет в какую-то из очередей отмечаться, или в поликлинику», – невпопад подумала Люба о старушке и решительно двинулась на детину: – Ах ты, поганец! А ну, положи на место, что взял!
Тот посмотрел на нее испуганно, и в то же время угрожающе и, набычившись, попер к выходу, огрызаясь за спину:
– Пить меньше надо, ненормальная! С утра зенки залила, кошелка!
Толпа вяло посматривала на них, но никто пока не понимал, с чего шум.
«Уйдет, зараза!» – подумала Люба и, вцепившись в его пиджак, заверещала:
– Что ж вы смотрите, люди! Он ведь бабушке в карман залез, спер чего-то! Я сама видела!
Тут уже подключились и другие, загалдели, зажали парня. Ограбленная бабка, наконец, сообразила, что произошло, побледнела, вскочила на ноги и закричала на весь салон:
– Ой, стащил! Стащил! Держите его!
Детина рванул к выходу, но там ему дорогу заступил не менее крепкий мужчина с ленивым выражением на лице. Вор, поняв, что попался, и милиции, а уж в самом легком случае мордобоя, не избежать, вытащил из кармана белый прямоугольник и бросил, выскочив в открывшиеся двери. Люба подхватила его и под одобрительные возгласы протиснулась обратно к бабке, протянула ей добычу, но в последний момент посмотрела, что спасла. В руках у нее была странная пластинка. По виду фотография, хотя, какая-то ненастоящая, что ли? Цветное, яркое изображение. На переднем плане улыбается спасенная Любой старушка, машет рукой, но где это она?! Определенно, Манежная площадь, вон, справа, вдалеке, Кремль, Исторический Музей. Слева – гостиница «Москва», да, но …она вся закрыта какими-то огромными щитами с надписями и изображениями… и … фонтаны?! Она подумала, что бредит: ничего такого на Манежной не было и нет. Бабка схватилась за край карточки и потянула на себя. Люба растерялась, уставившись на старушку. Та прижала указательный палец к губам, мол, тише, и показала Любе: «Иди за мной!» И та послушно пошла, хоть не ее остановка. Толпа выходящих вынесла их на морозный воздух и выплюнула на скамейку под железным навесом. Фыркнув на прощание и обдав клубом черного дыма, ЛиАЗик пополз дальше.
Выждав пару минут, пока стало не так многолюдно, старушка заговорила:
– Вот уж благодарствую, спасительница. На самом деле мне эта карточка дороже кошелька с пенсией будет. Вижу, страсть как интересно, что на ней?
Люба кивнула, заинтригованная.
Старушка вздохнула и продолжила.
– Вот как чувствовала, не хотела ее с собой брать. И не взяла бы ни за что! Бес попутал – снялась, поглядела. Сразу бы выкинуть, да забыла, закрутилась и оставила в кармане. Расплачиваюсь теперь. Ох, грехи наши тяжкие!
С одной стороны, видно было, что говорить ей нелегко, но с другой, в глазах старушки прыгали чертенята, и ее всю аж распирало от непонятного чувства. Видно, рассказать все же хотелось. А Люба терпеливо молчала, ожидая какого-то сюрприза.
Наконец, бабка посмотрела пристально ей в глаза и сказала, решительно махнув рукой:
– Пойдем!
И с завидной прытью поспешила по тротуару в сторону невзрачного пятиэтажного дома.
За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова. Обогнули дом, зашли в подъезд. На звонок раздался заглушенный дерматином вопрос: «Кто там?» и сразу после ответа заскрежетали замки, открылась дверь и на пороге показалась еще одна старушка, примерно того же возраста что и Любина спутница. Она выставилась на Любу с таким ужасом, что, казалось, сейчас закричит. Спасенная охнула и заторопилась впихнуть всех в квартиру.
– Зоя, это кто с тобой? – зловещим шепотом, заикаясь, спросила хозяйка.
– Ниночка, не нервничай. Эта девушка так помогла мне сегодня, вот я и подумала, что мы могли бы в качестве благодарности…
Она не закончила, потому что хозяйка побледнела, пошатнулась и упала бы, не поддержи ее Люба под руку.
Спустя пять минут все вместе сидели на кухне за маленьким столом с порезанной клеенкой, и спасенная Зоя Станиславна рассказывала. А Люба слушала.
– Прабабка у меня была та еще старуха! Ее даже местные ведьмы побаивались. Никто не трогал. Странноватые у нее выходили рецепты. И сама она вечно ходила с улыбкой загадочной. Сглаз, порчу – снимала запросто. Все варила чего-то. Но народ к ней ходил. Не скажу, что толпами, но много было всяких. Даже в приличных экипажах ездили. …Я ее не очень помню, только руки, губы, глаза с хитринкой. Помню, как сказала, что не передаст мне дар, не способная, мол. А мне и не надо! Я, чай, не колдунья какая. Мне привораживать – отвораживать без надобности. Вот один рецептик зачем-то прабабка попросила сохранить. Особой строгости не требовала, чтоб, мол, никому да никогда. Да кто поверит? Ведь бред же? Ну, сама посуди: разве можно это все открыть кому? А если… – бабулька перешла на шепот, приблизилась к лицу Любы и продышала: – КГБ придет да и спросит: чего, мол, ты тут, старая перечница, шалишь? Да и не хотела я особо. Записала на обрывке листка, и засунула под скатерть. А тут дочка решила тумбочку мою выбросить и нашла листик. Да… Долго я не него смотрела и перекладывала из угла в угол, а потом сварила-таки это… кхм… снадобье. Попробовала. Оказалось, работает! Не совсем так, как хотелось бы, но все-таки! Мы с сестрой… – она посмотрела на вторую бабульку, – никому ничего не говорили. Но тебя, видно, сам Бог послал. Наверное, пора открыться. В общем, ответь: у тебя есть желания?
– Есть, конечно, – ответила Люба, сразу мысленно представив самые дефицитные товары.
– Ну, так вот оно их исполняет. Но только на один день. Вернее, дает оказаться там, где оно уже исполнилось. Так что, раз уж случилось, что тебя занесло в нашу компанию, отблагодарим за спасение глупой бабки от бандита. Если бы карточка попала в руки того, кто задумался бы над ней, тогда… Я даже не знаю, что было бы.
– Постойте, – похолодела Люба. – Так это…
– Да, – кивнула баба Зоя. – Это не наш мир. Ну, он как бы и наш, но … в общем, все наши желания уже где-то когда-то сбывались. Или сбудутся. И с нашей помощью ты побываешь там, где есть то, что нужно. Но не теряй головы, как бы ни хотелось остаться – не получится. И сюда ничего не тащи, а то еще боком выйдет, как мне вот сегодня.
Люба не знала, что и думать. Одна бабка тараторит, как заведенная, другая молчит, бледнеет да рот закрывает сразу двумя ладонями. Сумасшедшие, одно слово. Но она своими глазами видела фотографию!
– Вот тебе флакончик. Выпей перед сном, сколько скажу, предварительно загадав желание. И все. Утром будешь там, где твое желание – уже явь.
– А почему вы своим детям его не передаете? – спросила Люба.
– Что ты! – замахали на нее старушки. – И думать нечего. Пусть живут спокойно.
«Ага! Детям жить спокойно, а мне – дурочке – сходить с ума! – подумала Люба. – Точно ненормальная, что сюда пришла! Подумаешь, карточка. Мало ли чего. А вдруг это какие-то шпионские игры, и меня сейчас просто проверяют, сообщу я куда надо, или нет?» От этой мысли передернуло, и она испуганно огляделась вокруг. Захотелось вскочить и, сломя голову, побежать прочь.
– Не хотите? Ну, и славно, – ехидно сказала хозяйка дома, почуяв настроение гостьи. – Нам всем спокойней будет! Видишь, Зоя, девушка не хочет наших капель!
– Да, Нина, – со вздохом ответила ей сестра, – Ей виднее… Ты уж не думай лишнего, деточка. – Она накрыла Любину руку своей. – Не хочешь, неволить никто не станет. Но если решишься, попробуй. Только голову не теряй, помни – мишура все это, декорации… Есть только ты, и то, что в тебе, а остальное … А, сама поймешь потом.
Тут Люба поднялась, и бормоча, как было приятно познакомиться и все такое, стала пробираться к двери. Хозяйка дома, сокрушенно покачивая головой и странно улыбаясь, смотрела, как исчез в руке Любы пузырек из-под борной кислоты, заполненный темной жидкостью.
– Ладно, дорогуша, выбросишь – дело твое. Мы попытались, а там уж… Но, если что – десять капель на стакан воды, перед сном, и просто загадай, что бы ты хотела увидеть. И… если все же попробуешь – никому не рассказывай.
Вежливо улыбаясь, Люба выскочила в подъезд и припустила по лестнице – скорее, прочь от этих ненормальных. А пузырек сунула в сумочку. «Потом выброшу».
На улице был все тот же декабрь, те же московские дома и дворики, те же москвичи торопились на работу, а школьники – на занятия. В общем, вот она – настоящая жизнь.
«И время настоящее. Ого! Сейчас уже магазин откроется! Да еще и на летучку опоздаю! Эх, угораздило меня…»
И тут уж стало не до старушек и пузырьков. Поминая добрым словом старательных московских дворников, Люба дворами побежала к метро. Так даже быстрее будет, чем ждать автобуса, да еще лишний пятак платить.
День пролетел, как вчерашний, как неделю назад, и как пролетит через месяц. Люба легла на диван рядом с Федором, когда он уже похрапывал. Ныли ноги, спина и горели ладони от кипятка, которым только что мыла посуду. Сон не шел. В голову лезли странные мысли. Никогда она не завидовала чужому достатку, а тут шла сегодня по Басманной к метро, и взгляд упал на дом. Большой такой, красивый. «А ведь он жилой!» – как-то подумалось. И люди в нем, поди, не думают, куда поставить спальню югославскую. А может, у них и не югославская, а что подороже? И тут Люба вспомнила про пузырек. Смешно, конечно, но вдруг, правда? А, иди оно все лесом! Вот хочется посмотреть, как живется тому, у кого деньжищ много! Люба встала с дивана, осторожно прошла в прихожую, пошарила в сумке и вытащила пузырек. Озираясь, как вор в чужой квартире, прокралась в кухню, взяла стакан, налила в него воды и отсчитала десять капель. Постояла, подумала, понюхала… Пахло ванилью и какой-то травой. «А! Ладно! Кто не рискует…» Одним глотком выпила. Жидкость оказалась совсем без вкуса. Будто стакан обычной воды. «Любопытство кошку сгубило», – отстраненно подумала Люба, и, вспомнив, что нужно захотеть, сказала вслух:
– Хочу туда, где я миллионерша!
Зевнула, выключила свет, прошла в комнату и, улегшись на диван, прижалась к мужу. Улыбнулась и провалилась в сон.
– Любаня, – позвал ее голос мужа. – Люба! Ты чего, на работу не идешь сегодня?
«Батюшки!» – подумала она и вскочила. Как случилось, что проспала? Кто теперь отметится за гарнитур? Кошмар! И работа!
– Ага, я сейчас, завтрак...
– Не бойся. Я уже приготовил.
– А я что, проспала?
– Нет. Но если сейчас не встанешь, то можешь проспать. Все, я побежал. – Федор быстрым шагом пересек комнату, зашуршал курткой. Дверь с легким скрипом открылась и закрылась. Но потом он вернулся и сказал: – Чего забыл-то? Я сумку взял. Пашкину спортивную. Не ищи. Сегодня обещают премию дать и аванс за декабрь. Если деньги смогут привезти, то и тринадцатую. Загуляем, миллионерша!
– Чего? Какая миллионерша? – крикнула в прихожую Люба, но Федора и след простыл. Быстро супруг ноги переставлял, не догонишь.
Люба, будто во сне, поднялась и прошла на кухню. На столе стояла банка кофе с непонятной этикеткой, сахарница с песком. По небольшой тарелке разложена порезанная крупными, «хозяйскими» ломтями ветчина. Павел, с аппетитом уписывающий яичницу, поздоровался:
– Привет, мам.
– Доброе утро, сынок. Как… дела? – Люба запнулась на слове, потому что увидела, какое рванье надел на себя сын. – Ты где это взял?
– А что? – удивился в ответ он. – Нормально для дома.
– Какое нормально?! Тебе больше надеть нечего?
Павел посмотрел на мать, как на больную, и спросил тихо:
– Мам, что с тобой? Забыла, что мы договорились, когда вы с папкой свои миллионы получите и пересчитаете, то сходим и чего-нибудь мне выберем? К тому же день рождения скоро. Вот подарок и наметим. А пока так похожу. Что я, не понимаю? А ты чего такая? Не выспалась? Или сон приснился дурной?
– Как ты с матерью… – начала с возмущением говорить Люба, но осеклась. Что-то тут вообще было не так. Она сегодня никуда не пошла. Допустим, это ее дело, и Федор давно отдал это на откуп ей самой. Хочет, пусть бегает по очередям и магазинам, не хочет, пусть дома сидит. Но спросить ее он мог? Мог. Но почему-то не спросил. Будто так и должно быть. А так ведь быть не должно? И в кухне как-то непривычно. Холодильник! Откуда у них такая рухлядь? Облезлый весь, в царапинах. Подкрашен, кажется, обычной белой эмалью, и от этого выглядит еще более убогим. Люба подошла к нему, открыла дверцу. Да ведь это их «Минск»! Только вид у него, будто ему лет десять. А куплен совсем недавно. Летом. С очереди на холодильник и началась ее эпопея добытчицы.
– Мам, ты на него смотришь, будто никогда не видела, – засмеялся Пашка.
– Ты за собой следи, – буркнула Люба, нагибаясь и разглядывая продукты на полках. А там было, на что посмотреть. Яркие пачки, коробочки. На некоторых надписи на английском языке. Она взяла в руки круглую пластиковую банку с неестественно красивой девушкой на крышке и прочитала название: – Виола. Откуда это?
– Ну, ты даешь, – фыркнул сын. – Сама же принесла вчера. Сыр финский плавленый. Ничего так. Мы пробовали сейчас. Отец, правда, ворчал, мол, зачем деньги тратить на ерунду. Но сказал, что двести рублей – недорого.
– Сколько? – У Любы ослабли ноги, и она еле успела сесть на табуретку. А то бы упала.
– Мам, может, тебе сегодня на работу не ходить? – Сын не на шутку встревожился. – На тебе лица нету.
– Ничего, Паша. Все хорошо. Сейчас кофе выпью, и будет еще лучше.
– Мам, это не кофе. Это какао. Уже с молоком и сахаром. Просто кинь три ложки на свою кружку. А то несладко будет. Кстати, купи еще.
- А где? – машинально спросила она, вертя в руках банку.
- Ну, где и брали, в коммерческом, за углом. Гастроном закрыли, наверное, тоже комок сделают. – Сын ушел в комнату.
Люба посидела на кухне, покрутила в руках баночку с сыром. Поставила на стол. Взяла какао. Пахнет приятно. Попробовать, что ли? Не хочется. Встала, вернулась в комнату, где гремел мебелью Павел - складывал кресло. На достаточно широкой кровати лежала его аккуратно сложенная постель. На кровати?! Люба огляделась. В их маленькой комнате стояла именно та спальня, которую она только собиралась купить. А у мебели был вид, будто ею пользовались тоже не меньше десятка лет. Как и холодильником. Неужели…
Надо бежать на работу. Что там, интересно?
Они вышли из дома вместе с сыном. Пашка пошел дворами в школу, Люба - к остановке. Но вдруг увидела яркую вывеску: «Продукты со всего света. Одежда и обувь». Чуть ниже, буквами помельче, но все равно бросающимися в глаза: «Работаем круглосуточно». Люба свернула к стеклянным дверям.
Войдя внутрь, огляделась. Пойти направо – попасть в продуктовый отдел. Налево – в одежду и обувь. Начать нужно с продуктов.
Нельзя сказать, что она не видела изобилия. Все это было и раньше. Просто теперь этикетки были яркими и праздничными. Банки, коробки, свертки, пакеты… Синие, красные, в полоску. Прилавки тянулись вдоль одной из стен. А в торце располагался винно-водочный отдел. И вот, увидев огромное количество разных бутылок, Люба остолбенела. А потом пошла вперед, словно зачарованная. Она не была любительницей выпить. С мужем в праздник рюмочку-другую водки, в Новый год бокал шампанского – вот, пожалуй, и все ее общение с зеленым змием. А тут какие-то иностранные напитки, английские буквы. Захотелось взять чего-то, попробовать. Обернулась спросить цену у продавца, но тут взгляд ее упал на ценник рядом с маленьким тортом. Люба не поверила глазам. Остановилась. Поморгала. Вздохнула, схватилась за сердце. Четыреста рублей за сладкую безделицу? Трехмесячную зарплату ухнуть ни на что?! Ноги понесли прочь из этого гнезда спекуляции и притона коммерции. Не для нее этот магазин. Точно не для нее.
Выскочила из продуктового отдела и хотела уже убежать на улицу. Но подумала: «Раз уж оказалась тут, посмотрю все». Завернула в одежный отдел.
А тут точно можно было посмотреть все. Потому что трудно было придумать что-то, чего бы здесь не было. Костюмы спортивные, деловые. Для мужчин и женщин. Отдел детский, с одеждой таких расцветок и фасонов, что становилось тоскливо по не вовремя прошедшему детству, игрушки, обувь, книги, посуда... И тут Люба увидела ее. Именно такую шубу из мутона она и хотела. Нет. Даже не хотела, а мечтала о ней. Она Любе снилась, и сны были такими явными, что после пробуждения, казалось, руки помнили мягкие касания прекрасно выделанной овчины. Она даже не поняла, как оказалась рядом, как сняла ее с вешалки, как прижала к своей груди, глядя в зеркало.
– Она просто сшита на вас, девушка, – раздался сзади медовый женский голос. – И цвет, и фасон – как раз по фигуре, и под глаза!
– Вы находите? – засмущалась Люба.
– Находить – работа для следователя. Я чувствую. – Продавец вышла из-за спины и провела взглядом по ней. – Такая шубка да за такие деньги! Померьте?
– А сколько она стоит?
– Недорого. Девятьсот девяносто девять тысяч рублей. С миллиона останется даже на легкий обмыв. Куда же вы? Хоть померьте!
Люба даже не помнила – успела продавец схватить шубу, или та упала на пол. Ноги вынесли ее на улицу. И только когда она оказалась за дверьми, смогла вздохнуть. Любе хотелось сказать, что она думает по поводу цены, но слов не хватало. На ум приходили только те, которыми изредка в моменты особого душевного волнения пользовался Федор. За кооператив, в котором они сейчас живут, было заплачено сто пятьдесят тысяч. Так шубка, выходит, ценой в шесть однокомнатных квартир?!
Заболела голова. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Люба добралась до метро, кинула в прорезь турникета жетончик, что оказался в кармане, такой же, как кидали все, отметила краем сознания, что он в точности, как их пятачок размером, но тоньше и гораздо легче.
В вагоне народу было еще больше, чем в ЛиАЗе, что возил ее по утрам от дома до метро. На одной из станций вошли две женщины. Их прижало к Любе, и она оказалась невольной слушательницей беседы.
– Я вчера справку делала для шефа – сказала одна, стараясь, говорить тише, но при этом перекрикивая шум колес. – Прикинь, рост цен по году оказался на уровне тридцати процентов. Теперь прожиточный минимум на семью из трех человек девятьсот шестьдесят тысяч рублей и средняя зарплата – миллион двести.
– Да ладно! – с кривой ухмылкой возразила вторая. – Это где такие зарплаты? Может, твой шеф и получает полтора лимона, а у меня шесть сотен и ни тысячей больше.
– Ага. Мой шеф! Бугор гребет где-то под четыре. Секретутка его, прости Господи - два. А у нас – простых смертных так и выходит шесть – шесть с половиной сотен тысяч. Но средняя по конторе и получается за лимон.
– И вот скажи: как жить? За квартиру триста тысяч отдай? Отдай! Сапоги, как квартира, пальтишко дрянненькое пол лимона. Кусок мяса пойдешь купить, а деньги где?
– Я сегодня шубку видела мутоновую. Тысячи до миллиона не хватает.
Люба сказала, вроде для себя, но ее услышали и, как свою, приняли в круг. Одна из дам чуть повернулась, и теперь они все три стояли лицом друг к другу.
– Вот! Миллион за шубку! А сколько я в ней прохожу? Три года? Пять лет? Все равно потом выкинуть придется.
– Шесть кооперативных квартир, – глухо сказала Люба.
Та женщина, которая справку делала, даже застонала, как ей сравнение понравилось, и повторила:
– Ведь точно – шесть однушек на окраине.
– И тортик, девочки, четыреста рубликов. – Люба словно принимала участие в съемках фильма про умалишенных. Но ее таковой никто не считал. Более того, одна из дам нехорошо ухмыльнулась и заявила:
– Сходите в Елисеевский. Там дешевле тысячи и искать нечего.
– А ведь будет еще дороже. Мне шеф дал почитать аналитическую справку. Так в следующем году ожидается рост цен по продуктам на тридцать процентов, на одежду на двадцать пять и за коммуналку на двадцать. А зарплаты повышать никто не хочет.
– Да хоть бы эти платили!
А Любу эти цифры странно удивили:
– Торт, стало быть, будет пятьсот пятьдесят?
– Ага. А в Елисеевском полторы тысячи, – с мстительным удовольствием сказала, та, что со справкой.
– Не хочу, – тряхнула головой Люба.
– А кто хочет? Но что делать?
– Нет, я точно не хочу… Простите, мне нужно выходить.
Люба протиснулась мимо них, дождалась, когда поезд приедет на ее станцию, и вышла, успев услышать за спиной:
– Странная какая-то.
– Наверное, вообще с деньгами полный швах. Сейчас многим трудно…
А на работе царила легкая эйфория. Еще с утра заглянул бухгалтер и объявил, что сегодня дадут половину зарплаты за сентябрь. Люба не могла разделить общую радость потому, что на свою сентябрьскую получку она уже купила мужу пару индийских рубашек и себе турецкий халат. Потому не хотела идти в кассу, когда ее позвали.
– Любка, – странно вызверилась на нее соседка по кульману. – Кассир сказала, что выдаст или всем, или никому. Ей ни на хрен не нужно проблемы с наличкой в сейфе. Пошли, курица!
– Ну, пошли, – решив ничему больше не удивляться, согласилась Люба. Открыла сумку и принялась рыться в поисках кошелька. А его не было! Потеряла?! Украли?
– Чего застряла, клуша?
– Кошелек найти не могу.
– Ты его в руках держишь!
– Это?! – Люба выпучила глаза на нечто, размерами больше подходящее под определение «ридикюль». – Это мой кошелек?!
– Да, дурочка! Только на фига он тебе сейчас? Возьми лучше сумку. Пошли, а то силой поволоку!
В кассе стояла очередь. Но на них с соседкой заняли. Люба склонилась, чтобы в окошечке увидеть кассиршу, и назвала свою фамилию. Кассирша кивнула, положила ручку на список и после того, как Люба расписалась, где галочка, принялась выкладывать деньги. Пачки с зелеными, синими и розовыми бумажками.
– С ума сойти, – прошептала Люба.
– И не говори. Два месяца ждали. Бери и уходи, за тобой очередь.
Люба, словно во сне, сложила пачки в стопку, прижала к груди и на ватных ногах пошла к себе. Там свалила на стол и долго смотрела, боясь прикоснуться. Голубые бумажки оказались по сто рублей, розовые по двести, а зеленые по пятьсот. Бумажки яркие. Но деньги, которые получала Люба в своем восемьдесят втором, были красивее. А соседка права – эти пачки даже в сумку не влезут. И как это все тащить домой?
Все вышло, как нельзя лучше. За подружкой заехал муж на «Москвиче» и довез Любу до дома.
А там уже ждал муж.
– Представляешь, нам сегодня дали все, что и обещали. Теперь у нас есть миллион восемьсот!
– И мне дали триста тысяч, – не зная, радоваться или огорчаться, ответила Люба.
– Ух, ты! Мы теперь оба миллионеры!
«А желание-то сбылось! – подумала Люба, – Только чепуха какая-то с ним. И миллионы есть, а радости нет». Взгляд упал на газету, в которую Федя завернул деньги. Девятнадцатое декабря тысяча девятьсот … девяноста седьмой год. Любу передернуло. Вот и знаешь, в чем дело, а не по себе как-то.
И уже засыпая, пошутила сама с собой: «А взять да и купить ту шубу! Только как? Сейчас сбегать? Муж не поймет. А если завтра проснусь снова тут, то сама себе не прощу, что такие деньжищи потратила».
Но назавтра был родной дом, нестарый «Минск», привычный завтрак из яичницы и сырка «Дружба», размазанного по хлебу. Она смотрела на своих мальчишек и думала – вот рассказать им про то, что еще вчера сидела с ними за одним столом, да в другой жизни, где они были миллионерами, да нищими? Смешно. Впрочем, может, это снадобье просто сны вызывает определенной направленности? Да, пожалуй. Но уж, по крайней мере, не отрава и не наркотик. День пролетел, как обычно, и, собираясь спать, Люба уже с веселым предвкушением накапала зелье в воду и загадала: «А покажите мне такую жизнь, как за границей – чтоб было все-все, что только можно захотеть».
Она, как всегда, проснулась первой. Еще не открыв глаза, полежала, размышляя: а что, если вообще все эти дни ей приснились? И вчера, и позавчера, и вообще все эти странности? И сейчас заиграет гимн: «Союз нерушимый республик свободных…», и нужно будет бежать к Кузнецкому, отмечаться в очереди на гарнитур? Рядом сладко сопел Федор, его рука уютно устроилась на ее бедре. Вот сейчас встать, сделать несколько шагов, и там, на раскладушке у стены, спит сын. И все как у всех. Оклад, прогрессивка, тринадцатая. Ну да, дефицит. Хочется, да. И платьев, как у моделей заграничных журналов, что тайком приносили посмотреть спекулянты. Пусть у них все втридорога, но есть, есть осколки той – глянцевой, яркой жизни. И вообще, зачем ей что-то другое? Открыв глаза, Люба прислушалась. С улицы доносились звуки сирены где-то вдалеке. Нет, все изменилось. Не те обои, не те шторы. На смену удивлению пришло любопытство – да ладно, всего на один день, зато… Тут должно быть все! Эта мысль взбодрила, заставила подняться, и Люба с интересом огляделась, ища перемены в сумрачной, полутемной комнате. В маленькой квартирке было полно вещей, которых она никогда раньше не видела. Вообще, и обстановка была другой. Сын спал не на раскладушке, а на черном резиновом матрасе, по виду, надувном. Не хватало пузатого телевизора «Березка» в углу, зато на стене висело подобие картины – что-то блестящее, стеклянное. Люба восхитилась, потрогала холодную поверхность странного предмета, пошла дальше рассматривать. На изящном стеклянном столике – длинный тонкий брусок с кнопками. Что это? Зачем? Повертев в руках, не решилась тыкать на кнопки, чтобы не разбудить сына с мужем, вдруг заорет, как то радио? Двое мужиков ее спали, уютно раскинувшись под одеялами, а она медленно проходила по периметру комнаты, разглядывая и непривычные обои, и люстру, наброшенные на стул вещи мужа – джинсы, причем по виду – фирма, такая роскошь. Замирая, открыла дверь шкафа и обмерла – на плечиках висели ее вещи. Но новые – те, что она носила бы здесь, очевидно. От фасонов и расцветки захватило дыхание. Ахнула – такие узкие брюки! Но она уже начала привыкать к сюрпризам. Выбрав светлые джинсы, тонкую белую водолазку и нежную голубую кофточку, пошла в ванную – одеваться. Из зеркала на стене на нее посмотрела крашеная блондинка с короткой стрижкой - никаких следов от "химии", наверное, здесь такое уже не носят. Ночная рубашка - просто верх распущенности: короткая, на тонких лямочках, стыд один. Но... Люба улыбнулась себе. Здесь не она настоящая, а она будущая, так что и стесняться нечего. Ванная порадовала обилием красивых пузырьков и баночек с кремами, все такое ароматное, привлекательное. И полотенца на крючках - пушистые, нежные. Но главный сюрприз ждал в кухне. Войдя, Люба окинула ее взглядом, в уме констатируя: какой-то белый ящик с дверцей, может, духовка такая? Маленький телевизор – прелесть! Белый шкаф, глянцевый, большой, с двумя отделами оказался холодильником, сверху - отдельная морозилка, внизу – полки под продукты. Фу, сыр плесневелый – надо выбросить, хоть и в блестящей обертке. Фрукты какие-то диковинные, жестянки с консервами, колбаса – странно, «докторская», что же, ничего лучше не изобрели? Молоко в картонной коробке, в такой же – сок, в баночках - творог, сметана…
«Да, похоже, с продуктами тут точно нет проблем», - констатировала она, разглядывая изобилие, заполнившее нутро холодильника. Но что это стоит у стены? Металлическая тумба с круглым окошком – дверцей, шлангами… неужели стиральная машина? «У нас такие в прачечных стоят, только больше раз в десять», - дошло до нее. Голова поплыла, ноги подогнулись, руки затряслись. Вот так счастье! Она потрогала кнопочки на панели машинки и захотела плакать. Красота-то какая! Может, тут и гладить-убирать дом не нужно, и есть приборы, заменяющие ручной труд? И доживет ли она, Люба, до времени, когда практически ничего не нужно будет делать самой? Может, тут и роботы ходят по улицам? Прислушавшись к себе, поняла, уже в восторге от этой жизни. Новые открытия – на столе лежал странный тонкий чемоданчик с подключенными к нему шнурами, она подняла крышку – экран, кнопки с буквами… Люба испуганно захлопнула, отодвинула от себя, будто он может поранить. Тут же, на столе, лежал еще предмет - маленький, серебристый, тоже с кнопками – цифрами. Наверное, телефон, только без проводов. Встала, подошла к окну, посмотрела на улицу - Москва... Вон маковки Кремля, а невдалеке – сверкают в лучах восходящего солнца огромные купола … храма? Там же бассейн был? Это что же, теперь можно свободно ходить в церкви?
На кухню, потягиваясь, вышел Федор.
- Ты чего вскочила в такую рань?
- Да по магазинам пройдусь, - ответила она, стараясь не смотреть на узкие обтягивающие трусы мужа.
- Ладно. Только не накупай опять всякого барахла, весь дом забит уже, - пробурчал он и пошел в ванную, почесывая щетинистую щеку.
Пашка, одетый в яркую красивую куртку и забавную шапочку, убежал в школу, чмокнув мать на прощанье в щеку. Федор, на ходу допивая кофе, торопливо оделся и тоже ушел. За ними стала и Люба собираться в город. На работу, ясно, идти незачем, все равно не уволят, а уволят – да и хрен с ними! Натянула короткую пушистую шубку, восхитилась ее мягкости, от сапожек пришла в полный экстаз, взяла лаковую маленькую сумочку, полюбовалась на себя в зеркало и отправилась в мир.
Будущее встретило ее запахом гари и выхлопных газов. Сморщившись, она зажала нос рукой – как же они дышат-то тут? Привыкли, очевидно. Ну и она решила привыкать. Однако сколько же стало машин! И какие шикарные! Наверное, тут люди очень хорошо живут, - весело подумалось ей. Дойдя до киоска союзпечати, купила «Комсомолку» - надо же, еще выпускают! – ахнула, увидев дату – декабрь две тысячи десятого! «Это сколько ж мне будет?» - с ужасом она стала подсчитывать, сомневаясь, что столько вообще живут. А может, медицина уже изобретет способ жить лет двести? Люди вокруг были похожи на тех, что и в ее времени, только, кажется, более сумрачные, загруженные чем-то. Но одеты явно лучше. Просмотрев газету, едва не упала в обморок от того, что стали печатать. Осталось тут у них хоть что-то, скрытое от всеобщего созерцания? Если полуголые женщины в таком издании – то, может, тут и одетым-то быть стыдно? Но это были только цветочки. Дальше, идя по улице, Люба придерживала челюсть рукой, чтобы не отвалилась от удивления. Какие витрины! Везде – красивые изображения людей и разных товаров, продуктов, призывы купить, взять кредит, поехать в путешествия. Причем купить-то машины, квартиры, дачи, мебель – то есть все то, что в ее, Любино, время считалось недостижимой мечтой. «У нас квартиры выдают, а тут продают, и, судя по всему, и покупают! Вот это жизнь! А банков-то стало! У нас один был – Сбербанк, и то туда ходили только книжку заводить. Банки уговаривают граждан взять кредит – смешно!» Но столько незнакомых слов: сотовая связь, тарифы, интернет, трафик… Улица, казалось, сплошь подстроена только под траты: магазины сменялись кафе, парикмахерскими салонами, ателье, встречались и странные названия: «суши-бар», «пиццерия» – ну прям как заграница, на каждом шагу какое-нибудь заведение. На углу Люба удержалась за светофорный столб, чтоб не упасть от открывшейся картины. Высоченные здания, целиком из зеркал, или такие окна специальные? Надписи: супермаркет, банк, огромные полотнища с названиями магазинов, изображениями каких-то приборов, и всюду большими буквами: «Распродажа! Скидки! Выгодно! Дешево! Даром!» Вот это да!
У перехода в метро время будто сделало кувырок. Бабульки в старых, потертых пальто, торгующие семечками, вязанными носками, какой-то мелочевкой… Но выглядят, как нищие. А вот и настоящие нищие! Люба ахнула, увидев вереницу сидящих на лестнице перехода людей с протянутыми ладонями. Тут и женщина, по виду – узбечка, с грудным ребенком, и старик безногий и мальчишка – ровесник ее Пашки. И все тянутся к прохожим за милостыней. Что же, никому до них нет дела, что ли? Но больше всего поразила опрятная старушка с краю шеренги попрошаек – она держала картонку с надписью «Помогите, нет денег заплатить коммуналку, голодаю».
– Бабушка, а что же, пенсию сейчас не платят, что ли? – спросила у нее Люба.
– Да какая там пенсия, милая! – вздохнула старушка. – Почти все на коммуналку да лекарства уходит.
– А льготы-то как же?
– Ты что, деточка, с Луны свалилась? Льготы уж сто лет, как отменили.
– А на что же живете тогда?
– А вот только побираться и остается.
– Это что же, у всех пенсионеров так? – с ужасом спросила Люба.
– Ха! Пенсионеров! – откликнулся молодой парень в инвалидной коляске и камуфляже. – Молодежь, можно подумать, лучше живет! Образование – платное, в больницу вообще без денег не сунься, работу хрен найдешь, квартира – только по ипотеке, лет на двадцать в кабалу, ребенка в детсад не устроишь ни за какие деньги, и везде – прогибайся, прогибайся…
- Да что ты такое говоришь! – возмутилась проходящая мимо молодая женщина. – Пили бы поменьше, была бы и работа, и деньги! А то у нас гастарбайтеры только и пашут, а наши мужики сидят, ждут у моря погоды!
- Кто? Гастар..? – переспросила Люба.
Тут уж все на нее посмотрели подозрительно.
- Я из деревни, - пояснила она, покраснев.
Народ смягчился, пошли объяснения про мигрантов из бывшего Союза, плавно перешел разговор на кавказцев, захвативших рынки, террористов, взрывы, убийства… Любу шатало. Так вот что за рай приготовило будущее! Есть все – да, но какова цена? Ты или богач, или нищий? Поднявшись на улицу, она остановилась у входа в огромный магазин, и стояла, смотрела на людей с огромными тележками, набитыми всякой всячиной, разгружающих все это в багажники машин. Перед глазами вставало лицо старушки – пенсионерки. Из стеклянных дверей супермаркета выходили шикарно разодетые женщины, кто с яркими пакетами, кто с маленькими собачками, шли мужчины, держа под руки спутниц младше себя втрое, и дамы почтенного возраста, виснущие на мальчиках. Два парня, нежно обнимаясь, положив руки на бедра друг друга, вальяжно прошли в стеклянные двери, и никто не ткнул пальцем, не возмутился, и даже не покраснел. Любу затошнило. Вот он, проклятый капитализм!
Она вошла в магазин, и ее сразу обдало запахами – с одной стороны, где алела надпись «Макдональдс» - чем-то вкусным, с другой – где, по всей видимости, располагался парфюмерный отдел, изысканными ароматами духов. Но под ложечкой засосало от голода, и она решила попробовать еды будущего.
–Свободная касса! – прокричала девушка в красивой униформе, подняв руку.
Однако, сервис неплох. Подойдя к прилавку, Люба присмотрелась к ценникам, достала кошелек, достала сторублевку, протянула девушке.
– Мне чем-нибудь перекусить на эти деньги можно?
Девушка не удивилась странной посетительнице, забросала ее названиями, из которых Любе ни одно не было знакомо и в конечном итоге, посмеиваясь, коротко резюмировала:
– Жареная картошка, кофе, бутерброд. Пойдет?
Люба кивнула. Через несколько минут ей уже протянули поднос с красиво упакованными продуктами. Пристроившись за угловой столик, она развернула сверточки и вонзила зубы в теплый бутерброд. Кажется, ничего вкуснее ей не приходилось пробовать. Вообще, приятное заведение. Куда там пельменным и блинным! Тут такая красота! Все чисто, оформлено замечательно, персонал вежливый, еда отличная, музыка играет. Нет, все-таки хорошая жизнь. Даже картошка необыкновенно вкусная. Жуя хрустящие брусочки, Люба рассматривала посетителей кафе. Ой, сколько толстяков! И столько перед ними еды на подносах – куда?! Посмотрев в глаза сидящему неподалеку очень тучному мужчине, она ужаснулась – у него был взгляд животного, не разбирающего, что жрет. Отвратительное зрелище. Люба бросила недоеденный обед и ушла.
Потом бродила бесцельно по этажам, разглядывая обилие товаров на любой вкус – в глазах мелькало от блеска, калейдоскопа ярких красок, моделей платьев, костюмов, юбок, блузок, и вовсе всего такого, чему Люба не могла и определения дать. Тряпочки… Отделы одежды сменялись отделами белья – но оттуда Люба выскочила, красная, как помидор, затем - ювелирный, косметика, где она едва не застонала от обилия сказочных товаров для красоты – но покупать не стала. Смысл? Все равно завтра она проснется в своем восемьдесят втором, и будет только вспоминать этот мир, как сон. Конечно, был соблазн взять хоть вот тушь французскую – но как протащить в свое прошлое, Люба еще не придумала. Надо у бабок спросить. И стоит та тушь две тысячи рублей. Не миллионов хоть, но все ж. «Не берите, это подделка, - шепнула стоящая рядом женщина. – На рынке за углом такие за двести пятьдесят. Китай». Ничего себе! Китай! В Любино время китайские товары ценились – и полотенца с вышивкой, и покрывала шелковые с птицами, и текстиль. Подделка? А что тут настоящее?
Дальше шел огромнейший отдел бытовой техники, Люба побродила между рядов фантастических приборов, порадовалась на то, что есть все, что можно и нельзя было представить. И, опять-таки, на многих приборах ценник информировал, что производитель – Китай. Ничего себе они развернулись! «А наши-то, вообще, выпускают что-нибудь?»
На третьем этаже она просто устала. Села на лавочку рядом с фонтанчиком и задумалась. Вспомнилось, с каким предвкушением и радостью она толкалась в очереди за сапогами на манке, как обрадовался Федор пуловеру, а Пашка – джинсам. А тут есть и джинсы, и пуловеры, все, чего захочется, но… Захотелось домой.
На всю имеющуюся наличность накупила всяких вкусностей и наготовила, как на свадьбу. Вечером собрались все за столом на кухне, объелись домашними пирожками и котлетами, и вроде все так было хорошо... А потом Люба осталась мыть посуду, Пашка уселся за свой «но-ут-бук», надел беруши с проводами, и погрузился в какие-то игры, смотрел только на экран, где мелькали картинки, как мультфильмы. Она несколько раз позвала его – бесполезно, не слышит. Федор расположился в зале, на кресле перед телевизором – вот что это была за «картина», включил футбол, поставил рядом бутылку с пивом, и весь мир для него перестал существовать.
Люба села за стол на кухне и задумалась. Ну, вот прошел день, и что? Неужели они тут так и живут? Поели и разошлись по разным углам? Подумаешь – еды больше стало. Что же, в этом и счастье? По большому счету, так ли уж важно, чем забит желудок? Что, картошка с селедкой меньше радости принесут голодному, чем «но-ут-бур-гер»? Да и не то главное. Как-то одиноко тут, невесело. Вроде все есть, а вот – у каждого свое занятие. Осталось только ей, Любе, взять, к примеру, телефон, засесть за разговоры с какой-нибудь подругой, и встречаться с семьей только утром за завтраком да вечером за ужином. Грустно…
«Миллионы в кармане проблем не решили, – думала она, держа в руках пузырек назавтра, – И полки, ломящиеся от товаров, радости не добавили. То есть, не в этом счастье. А в чем? …Ха! Хочу оказаться там, где и деньги, и вещи мне бы были безразличны! Хочу туда, где узнаю, что такое настоящее счастье!» Улыбнулась отражению в хромированном чайнике, подмигнула и выпила. Улеглась, предвкушая будущую радость. Федор, не просыпаясь, сграбастал ее в охапку так, что стало трудно дышать, потом его железная хватка ослабела. Он засопел, и Люба снова улыбнулась. Вот, что ей нужно? Ведь есть же все! Ай, ладно! Побывать еще раз. Посмотреть. А там и завязать можно.
Тут все началось странно. Утром – напряженный муж, накручивающий ручку радио, передающего классическую музыку. Пашка, сонный, смятый, видно не спал вместе с отцом.
– Вы чего тут? – почему-то шепотом она спросила у них.
– Ничего. Никаких перемен. Все по-старому.
– А что по-старому?
– Путч, - коротко бросил Федор незнакомое слово, посмотрел на нее, как на глупую.
– А что это? – немного помолчав, переспросила она.
– Государственный переворот, мам, ты чего? – Пашка ответил так, будто она должна это знать, и по выражению его лица Люба поняла, что это нечто страшное
Что-то засосало под ложечкой.
– А как там, стреляют? – шепотом спросила она.
– Да ты что! Разве ж до такого дойдет! Не станут же свои в своих стрелять! – Федор говорил вроде и спокойно, но в голосе не было уверенности.
– Ну, вы-то не влезайте ни во что. Никуда не ходите, дома сидите, ладно?
Федор так на нее посмотрел, будто она дурочка. А Паша отвел глаза.
Люба вышла из дома в летнем платье, огляделась – да и нечего бояться, все как обычно, спешат с бидонами старушки и детишки к молоковозке, метет тротуары дворник, люди идут на работу.
Но в метро царило странное напряжение. Люди хмурились, переговаривались вполголоса, слышались вопросы: «Что же будет … А Горбачев-то где … Хрен с ней, с властью, лишь бы магазины не позакрывали, да водка была». На последнее замечание грянул смех, обстановка, вроде, разрядилась.
И на работе только и разговоры были, что о путче. Все ее сослуживцы–то знали, о чем говорят, а для нее все эти слова были темным лесом.
– Да и шут с ним, давно пора было его за сухой закон наказать!
– Достали со своей перестройкой, цены прут до небес, а зарплат нет…
– Ой, что же теперь будет? Только бы не война…
– В город танки въехали, вы слышали?
– Ну не станут же они стрелять? По своим-то?
Кое-как высидели до конца рабочего дня, расходились все хмурые, вахтерша на проходной уставилась в телевизор, смотрела «Лебединое озеро» и плакала. Вот ведь какая чувствительная!
В метро приятный женский голос сообщал, что в связи с техническими неполадками выход на поверхность в центре города ограничен. Народу в вагон набилось столько, что дышать стало просто невозможно. И все ехали молча. Лица попутчиков были страшными – больные, усталые глаза, сжатые губы, словно у всех вдруг случилось что–то плохое. Накатил страх. Сначала безликий, обобщенный. Потом застучало по венам, побежало дрожью по телу: «Паша… Сынок». Вспомнился его взгляд утром…
Сама не помнила, как добралась до дома. Вбежала в квартиру – никого. Из включенного радиоприемника звучало:
– …Начатая по инициативе М. С. Горбачева политика реформ, задуманная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократизации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние. Власть на всех уровнях потеряла доверие населения. Политиканство вытеснило из общественной жизни заботу о судьбе Отечества и гражданина. Насаждается злобное глумление над всеми институтами государства. Страна по существу стала неуправляемой. Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая только что появившиеся ростки демократии…
Страшное предчувствие сжало сердце обручем. Где они, где? Тут раздались шаги, в прихожую вошел муж.
– Где ты была? – затряс ее за плечи. – Я тебя ищу везде! Тебе до дома час добираться, я уже полчаса с ума схожу!
– Да нормально все, не тряси меня. Где Паша?
Поглядев в лицо мужа, похолодела, несмотря на жару.
– Не знаю я. Но думаю – в центре. Говорят, что Белый дом то ли штурмуют, то ли собираются штурмовать. Все туда сейчас бегут.
– Федя, поехали туда? Поехали, Феденька? Давай найдем его, и вернемся домой все вместе? – ее затрясло, горло перехватило, и в голове мысли мелькали одна страшней другой.
– Поехали, – совсем тихо сказал Федор. Он Любу такой никогда не видел. Выбраться на поверхность из метро им удалось только в районе Смоленской площади. Повсюду встречались изрядно выпившие люди, а кто–то был пьян от осознания того, что творит историю. Прямо на выходе из метрополитена три парня с раскрашенными волосами предлагали пиво двум совсем молодым милиционерам. Те отворачивались и откровенно нервничали, не зная, что делать. То ли дубинкой в лоб заехать, то ли выпить глоток и сделать вид, что побратались?
– Куда, Федя? – Люба вцепилась в рукав мужниной рубашки.
– Туда… наверное, – пожав плечами, мотнул головой он.
– Пошли!
Она побежала за толпой, из которой доносились время от времени разные выкрики от «Вставай, проклятьем заклейменный!» до «Вся власть – временному собранию!». Потом они попали в поток, из которого выбраться никак не получалось. Люба снова стала задыхаться. Она завертела головой и попыталась протолкаться к краю толпы. Кто–то закричал: «Танки!» Люба услышала металлический лязг, и так сдавило сердце, что подкосились ноги.
– Любаша! Держись! Уходить нужно! – подхватил ее на руки Федор.
– Федя, там он! Чувствую я, что там! Поставь меня. Все хорошо. Пойдем!
Он схватила мужа за руку и потащила поперек толпы. Наверное, на ее лице было написано такое, что даже нетрезвые парни, столкнувшись взглядами, отступали. Люба и Федор подобрались к краю моста. Оттуда, снизу раздавались выстрелы и грохот тяжелой техники.
– Туда! – Люба показала рукой вниз. Страх переместился в живот, руки деревенели.
– В тоннель?
– Да. – Она повернулась и пошла против толпы.
– Стой! – крикнул Федор и схватил ее за руку. – Пойдем со всеми?
– Я пройду, – она сейчас могла бы порвать любого. Они пошли. Перед ними расступались. Когда стало посвободнее, многие побежали. Люба побежала тоже. Колотилось сердце, грозя в любую минуту выпрыгнуть из груди, не хватало воздуха, перед глазами плыли круги. Но бежать! Вдруг именно сейчас Пашеньке нужна ее помощь?! Федор обогнул ограждение и остановился, именно в этот момент оттуда вылетели пули, ударившие в гранит над головой. Люба почувствовала, что муж закрывает ее собой. Кто–то рядом закричал, кому–то осколки камня поранили голову. Ощущая, что подобралась к самому краю, она встала во весь рост и пошла на выстрелы. Понимая, что жену не остановить, Федор бросился за ней, догнал, взял за руку.
Они видели издалека, как горящий броневик разметал в стороны баррикаду из машин и автобусов и рванул вперед. И по пути, как кегли, сбил троих ребят, загородивших ему путь. БТР остановился, открылся люк, и из него, кашляя и обливаясь слезами, вывалился парень в дымящемся камуфляже.
– Скорую! – неслось оттуда, где горел БТР.
– Сволочи! Сволочи! – надрывался какой–то мужик.
А Люба поняла, что не сможет сделать больше ни шага, потому что в одном из сбитых пацанов узнала сына.
– Паша! – прошептала она и рухнула на колени.
Федор бросился к лежащим на асфальте, схватил одного, затряс, завыл, как раненый зверь. Подхватил и понес под свет фонарей.
– Врача! Вызовите кто–нибудь скорую! Паша! Сынок!!!
Люба подползла к ним, вцепилась в ноги мальчишки, почему–то без обуви, в одних носках. Федор рухнул на колени, держа Павлика осторожно, трясущимися руками гладил его лицо, измазанное копотью и кровью.
Павел открыл глаза.
– Пап, – прошептал еле-еле, – Мама… Простите… я …что так вышло.
– Маленький мой… – Люба смотрела в лицо сына. – Паша, вставай… Паш, пойдем домой?
Он что–то хотел сказать, поискал мать глазами, но закашлялся, горлом пошла кровь. Выгнулся на руках отца, а потом затих.
– Паша… – Люба позвала сына, отказываясь верить. – Сынок, ты что задумал? Ну-ка вставай! Паша!!!
Федор прижимал к груди тело сына, испачкавшись его кровью, и выл. К ним подошли люди, плакали вместе с ними, пожилой мужчина взял из рук отца тело сына, положил на асфальт, накрыл его лицо курткой. Люба застыла статуей рядом с ним.
К ним подвели испуганного мальчишку – водителя БТР. Кто–то пинком поставил его на колени.
– Это он убил, – послышался голос.
Федора держали за плечи мужики, не пускали. Он уставился на пацана в армейской форме, который беззвучно шевелил пересохшими губами, и этот взгляд был хуже выстрела. Парень плакал, размазывая по лицу грязь и копоть. Люба смотрела на Федора и понимала – сейчас он убьет мальчишку. Толпа разделилась надвое. Ее мужа держали те, кто кричал: «Стой! Его судить будут! Нельзя самому!», вокруг парня сгрудились те, кто его защищал, какая–то женщина рыдала: «Люди, люди! Он ведь тоже сын! Он приказ выполнял! Пощадите!»
Вот уже сцепились двое, потом еще и еще люди встревали, пошли удары, завязалась драка, и двое мальчишек – один, лежащий на асфальте, и второй – собравшийся в комок под ногами людей – никого не интересовали. Кровь, кровь – и на асфальте, и на парне, выполнявшем приказ ехать в толпу, и на тех, кому ничего не нужно доказывать, а только хоть что-то делать, чтобы не разрывалось сердце от боли. Лучше боль физическая. Но все-таки люди сумели остановиться, разошлись по разные стороны, видно, поняв, что этой дракой ничего не решить. Федор, пошатываясь, подошел к жене и сыну, опустился рядом на колени, заплакал.
К ним подошел немолодой мужчина и, стараясь говорить торжественно, сказал:
– Мы поможем семье защитника демократии. Он герой. Наша страна сможет теперь оказать любую помощь.
– Да подавитесь вы своей помощью! – Люба подняла лицо от тела сына. – Верните мне моего мальчика! Верните! Не можете? Тогда ответьте, для чего это все? Демократия? Какая демократия стоит жизни? – Навалилось все: и усталость от трех последних дней, и боль за страну, в которой она жила, родилась и выросла, и Паша, Пашенька, ее мальчик...
Она смотрела в лица людей, которые вдруг показались ей нарисованными, как у игрушек из папье–маше. Руки обессилели, отпустили остывающую ладонь сына, перед глазами все закружилось, понеслось, смешались небо, дым, кровь, люди, и все исчезло…
Когда ее подкинуло на кровати, Федор испугался спросонья, схватил, прижал: «Тише–тише, ты что?». Перепугался не на шутку, видя, что у нее настоящая истерика, побежал на кухню, принес воды. От шума проснулся Паша, кинулся к дивану, где билась в рыданиях Люба, потряс: «Мам, ты чего?». Она подняла безумные, заплаканные глаза, увидела сына, вцепилась в его плечи, прижалась всем телом и обняла так крепко, что парень едва не задохнулся. Федор удивленно переглянулся с сыном, тронул ее за плечо: «Мать, объяснишь, в чем дело?».
Спустя полчаса все вместе сидели на кухне за столом, на плите кипел забытый чайник, Люба плакала, а муж и сын смотрели на нее, не зная, верить ли ее рассказу.
– Мам, а может, тебе все приснилось?
Вместо ответа она разжала ладонь, и из нее выскользнула пустая гильза…
Машина подъехала прямо к подъезду нового дома, у которого уже взгромоздились старый диван, шкаф, и всякая рухлядь.
– Давай-давай, принимай, Паш! – Федор запрыгнул в кузов и протягивал сыну упакованные в бумагу свертки. Люба потянулась помочь, но он сердито цыкнул на нее: – А ну отойди в сторону!
– Ну правда, мам, – попросил Павел. – Села бы ты уж куда–нибудь подальше.
Усмехнувшись, она доковыляла до скамейки, расположилась на ней, с улыбкой подставив лицо июньскому солнцу.
– Любушка!
Оглянулась на голос, посерьезнела, но сухо приветствовала бабу Зою.
– Что ж ты не пришла? Мы тебя ждали–ждали…
– Да так, передумала. Незачем мне ваш рецепт.
– А Ниночка ведь плохая совсем, – с грустью поделилась новостью старушка. Вздохнув, погладила Любу по высокому выпяченному животу. – Гляжу, на второго решились? Не страшно?
– Нет, – покачала головой Люба. – Во все времена люди живут. Главное – в своей семье найти счастье, а все остальное – мишура, так ведь?
Бабулька улыбнулась так широко, что глаза стали похожи на солнышки – с разбежавшимися лучиками–морщинками.
– Да, вот еще, – смущенно сказала Люба, пригнувшись к старушке. – Я ведь пронесла все–таки кое–что… оттуда. Что мне теперь делать?
– А ничего, – пожала плечами бабка. – Долежит до своего времени, своим ходом дойдет.
Люба кивнула, поднялась, пошла вразвалку к машине. Обернулась уже у подъезда – скамейка была пуста.
– Будем живы – не помрем, – прошептала она, то ли себе, то ли еще нерожденному малышу и пошла к родным.
Написать комментарий
|
ПОЗДРАВЛЕНИЯ С НОВЫМ ГОДОМ
Фея вызывали (шестая дуэль)
Фея вызывали (шестая дуэль)
ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА (шестая дуэль)
ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА (шестая дуэль)
ПОЗДРАВЛЕНИЯ С НОВЫМ ГОДОМ
ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА (шестая дуэль)
ПОЗДРАВЛЕНИЯ С НОВЫМ ГОДОМ
Волшебник (шестая дуэль)
Фея вызывали (шестая дуэль)
ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА (шестая дуэль)
ПОЗДРАВЛЕНИЯ С НОВЫМ ГОДОМ
ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА (шестая дуэль)
Рассказы 
16 час. назад
1 дн. назад
Комментарии
Безусловно, главная жизненная ценность- семья. Все остальное, начиная с общественного строя и заканчивая погодой на улице по сравнению с семьёй- ничто. Трудно, конечно, при отсутствии здоровых моральных примеров пытаться наладить в неё отношения, изо дня в день над этим работать, жертвовать удовольствиями, но куда денешься...
Чо молчать? Авторы старались, писали нетленки. Переживают за их судьбу.
В третий раз публично озвучу родившийся у меня образ в эту тему- стоит он, бедняга, в складках занавеса, рвет пальцы из суставов и кусает губы. В это время герои его пьесы разыгрывают на сцене его мысли, его мечты, его видение жизни... А в зале тишина... Никто из зрителей даже не скажет:"Да гон всё это, нахуй, пошли на угол пива лучше выпьем!", я уж не упомяну про тот момент, когда главный герой появляется в "обтягивающих трусах" и ни одна из присутствующих здесь дам не бросит на сцену букет фиалок, как оценку таланта исполнителя...
"ДОЛОЙ МОЛЧАНИЕ И КРУГОВУЮ ПОРУКУ!" (с)
*Глас вопиющего в пустыне* и *Луч света в темном царстве*. Эт я про Кардана.
Эх, не могу я выходить в эфир с рабочего компа((((
ГОСПОДА, ТОВАРИЩИ, волки! шо такие нелюдимые и застегнутые на все пуговки? неужели ни кому не охота высказаться под рассказами????
Даю безлимит и трибуну! Флудите на здоровье, поддержите человека!!!
или может устроить еще дуэль и на самый интересный и искрометный коммент??)))
это пожалуй надо рассмотреть поконкретней. А не учредить ли премию? Из конца то в конец... То есть в конце концов.
Вона и показатели в правом верхнем углу зелёным маячат.
И раз уж трибуна свободна, залезу пожалуй....
Гражданеее. Льву мяса не докладывают. И это... Какие будут предложения?
Очень интересная, своеобразная постановка сюжета.
Там, где счастье(с) Задумалась...Что есть счастье? Какими, собственно, критериями определяется счастье, как его обрести, что для этого нужно познать? Может это всё нами желаемое? Нет, счастье – это не материальные блага, это безмятежное состояние души, это уверенность в завтрашнем дне, это благополучие близких нам людей. Счастье – это семья, как надежный оплот. Авторам, на фоне фантазии, по моему, прекрасно удалось показать познание героиней счастья. Мы к сожалеию так устроены, что чувства наши начинают притупляться и становятся такой обыденностью, что человек перестает их замечать. И только через боль и страдания мы начинаем понимать и ценить эти чувства, преображаться внутри и расти духовно. У Асадова есть прекрасное стихотворение: "Не привыкайте к счастью и любви". Не привыкайте, а умейте ценить каждый его миг!
Отлично задумано и мастерски исполнено, особенно понравился ход авторов, объединить прошлое с настоящим! Очень ярко и насыщено были поданы сравнения тех времен и народов. Какими же мы были тогда молодыми и как свято верили в это "светлое будущее".
Но тем не менее, я уверена, что у каждой эпохи есть свое очарование, надо просто жить и извлекать из этой жизни больше позитивных и положительных эммоций и все у нас всегда будет зашибись!
Авторам огромадное спасибище за этот рассказ!!! Думаю, что буду еще не раз перечитывать его и ностальгировать , ностальгировать , ностальгировать ...))
рассказ написался быстро. Но это я отвожу на счёт таланта моего соавтора. Она вообще гений. Хотя, чего я вам тут говорю? Вы её знаете не хуже меня.
Натализа, спасибо тебе за этот рассказ и вообще
RSS лента комментариев этой записи