Автор: barbar

С К А З К А

Даже у океана есть дно,
но никому не измерить гору
моей тоски по тебе. 

Уход. Ч.Г.Форд

Каждый день я выдвигаю полку письменного стола и смотрю внутрь её. Пока мне брать оттуда ничего не надо. Я знаю, я чувствую это и смотрю внутрь полки - на месте ли ключ. Он не подходит ни к одной двери в этом мире. Я не пробовал. Я просто знаю...

...Она приходила внезапно без предупреждения поздним вечером почти в ночь, как бы выжидая, когда угомонится вздор, отступит суета дня, мысли улягутся в голове, а душа, безмятежно свернувшись клубочком, окутанная тёплой дрёмой, ожидает сказку. Я и звал её так: Сказка.
Она садилась на подоконник, брала сигарету из початой пачки, лежащей рядом, раскуривала её и тлеющий уголёк, мерцая при каждом вздохе, освещал в темноте две полоски губ, крылья носа, впадинки глазниц и чуть-чуть лоб с упрямо нависшим на него локоном волос. Молча, искурив почти до остатка сигарету, она бросала окурок в распахнутое окно, так что он летел вверх, рассыпая искры и, улетая, превращался в звёздочку, продолжая мерцать уже там, далеко-далеко в ночном небе. И говорила: "Привет"! 

Слово это она произносила своеобразно, как-то особенно, по слогам. Сначала шёл слог "при" и это "и" тянулось так долго, что не понятно было, а окончится ли? Потом к нему присоединялся второй слог, срывающийся, как с обрыва, - "вет". В чём заключался магизм такого произношения объяснить не могу, просто мне нравилось как она его произносит, нравилось и само слово, и его смысл. 

- Привет! - отвечал я с радостью. Где ты так долго пропадала? Я уже и соскучиться успел! 

Я не видел, я ощущал как она улыбалась моим словам, как приятно ей моё беспокойство, как вспархивала с подоконника и медленно раздевалась. Она знала цену своим плавным движениям, знала, что ими доставляет мне удовольствие и в угоду растягивала его во времени, вызывая у меня учащённое дыхание, желание, а с ними и нетерпение.
Расстёгивая блузку, она аккуратно вынимала пуговички из петелек и, сняв, держа её на кончике пальца, манерно замирая, с небрежностью роняла на пол. Скрестив руки, вспомогая извивом тела, стягивала через голову юбку и та, как бы случайно вывалившись из рук, падала рядом с блузкой. Поставив ножку на край постели, в бублик скатывала один чулок, затем другой. Сделав вдох, резко, без сожаления рвала с себя лиф, и в деланной растерянности - куда бы его пристроить! - швыряла в угол комнаты, резко поворачивалась то в одну, то в другую стороны, и овалы груди, теряя или набирая инерцию, вздрагивали и метались, как загнанные в клетку зверьки. 

Повернувшись спиной, в морщинку собирала трусики на бёдрах, поочередно, по диагонали к ним, толчками стягивала их ниже, прогибалась в спине, и, не приседая, почти касаясь руками пола, переступая с ноги на ногу, освобождалась от них. Не меняя позы, в полуобороте развернув голову в мою сторону, глядела снизу вверх  широко распахнутыми от удивления и смущения глазами, как будто только заметила, что за ней подсматривают: в этом читалась игра; продев в проймы указательные пальчики, растягивала резинку и шаловливо запускала ими как из рогатки в меня, подсматривающего. Потом, как в набегающую волну, бросалась ко мне в постель... И тысячи поцелуев, и нежность, и страстные прикосновения её рук вели меня к счастью... 

*** 

А под утро, едва проклюнется рассвет, она так же внезапно, как появлялась, исчезала.
И не было в душе у меня беспокойства, и я блаженно проваливался в сон, уверовав, что она обязательно вернётся. Так было всегда. Но не в это утро.
Что-то кольнуло моё сердце, и я проснулся. Я даже слышал скрип, какой-то шорох, шум лифта. Волна предчувствия бросила к двери - не заперто; на полу ключ. Ах, растеряха! Как же она теперь домой попадёт?
Спешу на лоджию! Сейчас она выйдет из подъезда, я крикну, чтобы задержалась и отнесу ключ. Я ждал долго, но из подъезда никто не вышел. 

*** 

Уже потом я нашёл на письменном столе записку со словами: А я тебя любила! 

*** 

Я убрал ключ в ящик письменного стола, подобрал рамку к записке и повесил её между памятных моему сердцу фотографий на стену. 

*** 

Сейчас я знаю, что произошло. А тогда я многое не мог понять и объяснить себе: и её внезапное появление, и такое же исчезновение, и записку. Я просто к ней привык. Она стала обыденностью. 

*** 

Много лет прошло с тех пор. Я всё так же не закрываю фрамугу окна в надежде, что она придёт и устроится на подоконнике рядом с початой пачкой сигарет. Скажет "привет"! Так же соблазнительно и медленно будет раздеваться. Так же исступлённо будет любить меня. А утром, едва проклюнется рассвет, я сниму со стены рамку с запиской, и она порвёт её и напишет другую с другими словами. Потому что дальше будет иначе.
Но каждый день, выдвигая полку письменного стола, и смотря внутрь ее, чувствую: мне брать оттуда сейчас ничего не надо, не пора ещё. Я только смотрю: на месте ключ или нет. Он не нужен никому, только мне, потому что нет такой двери в этом мире, которую откроет он. Я не пробовал. Я это знаю.
Я знаю, что наступит пора, когда я возьму ключ, сильно-сильно сожму его в кулак, лягу в постель, закрою глаза и успокоюсь мыслью, что разгадал тайну ключа. Ключа от рая! И будет горько, поздно и обидно.